С кем ты и ради кого - Виктор Петрович Тельпугов

— Совсем как у нас, в первой! — сказал Слободкин.

Морщась и слегка покряхтывая от не совсем еще заживших ран, поблескивая в полумраке белыми бинтами, вставали солдаты. Вставали быстро, словно боясь отстать друг от друга. Одевшись, выбегали во двор — строиться. Там их ждал уже старшина. Сапожки на нем, как у всех старшин, хромовые, куценькие. Прошелся перед выровнявшимся строем, казалось, еще полусонно поглядел на заспанные лица бойцов. И вдруг:

— Смирно! По порядку номеров рассчитайсь!

— Первый.

— Второй.

— Третий…

— На месте шагом марш! Запе-вай!

Эх, махорочка, махорка,

подружились мы с тобой.

Вдаль глядят дозоры зорко,

Мы готовы в бой!..

Слова песни шевельнули облетевшие ветви деревьев, густо посаженных вдоль казарменного забора. Тяжелые капли упали с них к ногам солдат.

В батальоне выздоравливающих начинался новый день.

ВСЕ ПО МЕСТАМ!

ПОВЕСТЬ

1

Ветер рвал шинель так, будто хотел разодрать надвое. Слободкин шел, пригибаясь, заслоняя ладонью лицо, проваливаясь в снег, сбиваясь с дороги. Да и была ли вообще дорога? Волга стала рано, но не протоптали еще через нее ни одной уверенной тропки. Вот Слободкин и шагал наугад, и на каждом шагу оглядывался: один берег, тот, что за спиной, все рядом и рядом, а тот, что впереди, словно приморозился к дальней дали.

У Слободкина возникло ощущение, будто он застыл в беспредельном пространстве. И от своего недавнего солдатского прошлого никуда не ушел, но и к новой судьбе не приблизился.

Он шагал, продираясь сквозь ветер, глотая морозный воздух — аж изнутри все выстудило.

Что и говорить, неприветливо встречала Слободкина Волга. Сурово, будто укоряла в чем-то. И это было всего обидней. Каждому ведь не расскажешь, как решили его судьбу доктора. Полистал, полистал председатель комиссии бумаги Слободкина и спросил:

— Так, так, так… Работать хотите?

Слободкин смущенно пожал плечами.

— Как чувствуете себя сейчас?

— Хорошо!

Он сказал твердо, без запинки, а то еще, чего доброго, опять к медицине в лапы.

Кто-то из членов комиссии усмехнулся:

— Все они, как сговорились!

Слободкин осмелел:

— Мне бы к своим, в десант, поскорее.

Председатель, будто не слышал его слов, принялся расспрашивать:

— Чем занимались до войны?

— В ФЗУ учился, не закончил только.

— На станке работать умеете?

— На токарном немного.

— На каком?

— «Комсомолец» шефы нам подарили, списанный в расход. После занятий гайки на нем для рыбалки резали.

— Гайки? — оживился председатель. — Прекрасно! А что такое ДИП, знаете?

Слободкин задумался.

— Неужто не слышали? «Догнать и перегнать» — самоточка высшего класса!

— Помню, помню! Видел! С большим суппортом?

— Ну, наконец-то!

Председатель комиссии и Слободкин все больше увлекались разговором. На несколько минут они словно забыли про войну, про то, что до фронта подать рукой.

Здесь, в этой комнате, отгороженной от войны всего лишь тонкой дощатой переборкой, вспыхнул огонек давно отошедшей мирной жизни, и люди жадно прислушивались к родным, близким, необходимым, как воздух, словам — станки, работа, рыбалка…

— А резец заточить сумеете? — продолжал председатель, и чувствовалось, как ненасытно-сладко ему просто произносить эти слова. Как ласкают его слух ответы Слободкина, кажется, уже совсем позабывшего, где и перед кем он находится.

— Резец? Приходилось…

— И рéзьбу нарезать сможете?

Председатель именно так и сказал «рéзьбу», и это обрадовало Слободкина — значит, свой брат, рабочий, понимает все тонкости дела!

Слободкин начинал чувствовать себя все более свободно, будто не грозная комиссия перед ним, а такие же, как он, обыкновенные рабочие люди, с ладонями, иссеченными железом, изъеденными наждаком и тавотом.

— И рéзьбу! — ответил Сергей по всем правилам заводской грамматики, которую тоже, как и дело свое, надо знать назубок, иначе какой же из тебя рабочий!

— А шестеренки подберете?

— Шестеренки? Если придется…

Председатель постучал карандашом по столу, покрытому заляпанной чернильными кляксами скатертью, закурил.

— У кого есть какие вопросы?

Члены комиссии молчали.

Председатель смахнул табачные крошки с папки, в которой были подшиты бумаги Слободкина, и сказал:

— Так вот, Слободкин, на фронт мы вас еще пошлем. Но сперва надо поработать в тылу. Потом сами вызовем.

И тут же добавил:

— Не мы, так другие вызовут. Слышите, как долбит?

Из-за деревянной стенки донесся далекий, прерывистый гул бомбежки.

Оправившийся от смущения Слободкин пришел в себя, стал доказывать комиссии, что он уже сейчас совершенно здоров, зачем его в тыл списывать, ему давно пора «туда». Но медики остались непреклонными: к строевой сейчас не годен, и точка.

Председатель поднял папку, словно взвешивая ее на ладонях. Разговор был окончен…

Левый берег Волги, до которого Слободкин наконец-то дотащился, сурово встретил одинокого путника. Ветер усиливался с каждой минутой, шинель надувалась, как парус, и Сергей все больше жалел, что выбрал именно кавалерийскую. Тогда, в каптерке госпиталя, шинель показалась ему самой подходящей — длинная, добротная, она обещала тепло, надежную защиту от холода и дождя, а сейчас, путаясь в ногах, мешала идти. Глубокий, до самого хлястика, разрез, казалось, поднимался все выше, и стужа уже вовсю хозяйничала на спине Слободкина.

Вот бы повстречать ему теперь человека, расспросить, как добраться до комбината. Да где там! Волжская степь пустынна, безлюдна. Особенно зимой, да еще под вечер. Слободкин шагал, окоченевший, голодный, злой, в сотый раз проклиная тот день и час, когда выпала ему нестроевая доля.

Сумерки все сгущались. Те «полчасика», которые Слободкину посулили на станции, давно кончились. Он мерил и мерил сугробы, но никаких признаков комбината не было. Не набрел он и ни на одну деревню, хотя кто-то из станционных сказал, будто деревни здесь кругом, в крайнем случае, впустят, в каждой избе поселились эвакуированные — народ сознательный, сами прошли через лихо.

Когда стало совсем темно и последние силы уже покидали Сергея, он ударился грудью обо что-то невидимое. Пошарил рукой — больно укололся, но обрадовался: перед ним была туго натянутая колючая проволока. Комбинат!

Через несколько минут оказался у проходной и был препровожден в заводоуправление. Там было ненамного теплей, чем на улице, но Слободкин, переступая с одной окоченевшей ноги на другую, остановившись у двери с надписью «Отдел кадров», почувствовал, что еще не совсем богу душу отдал. Когда вошел в кабинет к начальнику, даже одна озорная мысль пришла в голову.

— Как добрался? — изучая документы Слободкина, спросил начальник.

— На троллейбусе, — не мигнув глазом, ответил Сергей.

— А ты шутник.

— Вот, смотрите, — Слободкин показал рассеченную колючей проволокой ладонь. — Хорошо, рейс оказался