С кем ты и ради кого - Виктор Петрович Тельпугов

приводились в полную боевую готовность. Конечно, массовое десантирование, к которому парашютисты так тщательно готовились в мирное время, устроило бы их гораздо больше, это было бы настоящее дело, но обстановка на фронте пока подсказывала другие формы борьбы с врагом.

Поборцев объяснил подробно, чем это вызвано, и все его хорошо поняли. А потом старшина от себя кое-что добавил:

— Мы и над Берлином дернем еще колечко. А покуда — дрибнесенько!

Как откапывал он такие слова в своем украинском языке, ребята не знали, но какое бы слово ни молвил, любое было понятно без всяких дополнительных объяснений.

И так — дрибнесенько. Но и это совсем неплохо, кто понимает. Представить только: группа в составе трех человек получает задание — выброситься в районе Гомеля, взорвать мост, по которому днем и ночью идут немецкие войска!

А в группе — Брага, Кузя, Слободкин. Хорошая группа? Прекрасная. Таких групп создается много. У каждой свой маршрут, свое задание.

Но до того как лететь, всем дается общий отдых — три дня.

— Три дня и три ночи, — уточняет Брага. — Жаль, нет моря под боком — целый отпуск бы получился.

И, обращаясь непосредственно к Кузе, говорит:

— Везет тебе, Кузнецов: из отпуска в отпуск! Недавно в Москве побывал, теперь — снова.

Недавно? Услышав это, Кузя задумывается. Действительно, вроде бы не так уж много времени прошло с тех пор, как он мерил шагами улицы и переулки Москвы, выполняя поручения товарищей, а сколько воды утекло, сколько событий! Сколько протопано в сторону от границы, в глубь нашей земли! Сколько горя встречено! И конца не видно еще…

Старшина становится вдруг сердитым.

— Все-таки тот немец прав был: слишком быстро мы отступаем, слишком легко города сдаем.

— Мы с вами ни одного города не сдали, товарищ старшина, — поправляет Слободкин.

— А Песковичи?

— Спалил их немец.

— Было б все в порядке, так не спалил бы. И мы не ползали б по лесам, как комашки.

— Мы тут все-таки ни при чем.

— Одни ни при чем, другие ни при чем. Кто при чем-то? Просто зло берет — сколько мы отмахали.

— Но мы ведь не виноваты Так сложилось. Теперь на самолеты сядем и — в бой.

— Все равно душа болит. Болит, понимаешь?

Старшина хотел еще что-то сказать, но только вздохнул.

Умолк и Слободкин, потом его кто-то окликнул, он ушел.

В этот момент где-то коротко, но отчетливо буркнул орудийный гром и тут же замер. Старшина насторожился.

— Наши или нет?

— Одно из двух, товарищ старшина, — отозвался Кузя, до сих пор мрачно молчавший.

— Вот за что я тебя и люблю, Кузя: муторно на душе, на фронте еще хуже, а ты настроения не теряешь.

— Не теряю, товарищ старшина. Настроение — это как город: потеряешь — вернешь не скоро.

— Я же говорю, молодец! — улыбнулся Брага, но видно было: нынче он все-таки сам не свой. — Настроение солдата — это на фронте все.

Старшина достал кисет, развязал, протянул Кузе:

— Завернем?

И опять Кузя почувствовал: болит душа у старшины. Болит не только сегодня, и вчера, и позавчера болела, но он обычно не показывает этого на людях, а вот сегодня не в силах совладать с собой.

— Товарищ старшина, а у вас что-то случилось?

— Чего там! Одна у нас всех боль, а еще вот…

— А еще?

— Письмо получить бы из дому…

Кузя посмотрел на старшину. Брага такой же, в сущности, человек, как и все в роте. Только некогда ему о себе подумать. Неизвестно было даже, есть ли у него семья, есть ли дом? Оказывается, дом есть. При этом слове Кузя задумался: «есть» или «был»? Брага ведь с Украины родом, а Украина, как и Белоруссия, уже давно вся в огне. Спросить? Или не надо? Не надо, решает Кузя. Зачем? Если нужно, Брага сам скажет.

Брага ничего больше не сказал. Ни о чем не спросил его Кузя. Они молча курили, думая каждый о своем, только два разных дымка над их головами свертывались в один — голубоватый, летучий. Он долго не растворялся в воздухе, несмотря на то что его сносило ветром, который не сильно, но настойчиво дул с той стороны, где все слышней начинал ворочаться гром орудий.

— А вот теперь сразу и наши и чужие, — сказал Кузя, — хорошо слышно.

И действительно, канонада закипала в двух противоположных сторонах. Впечатление создавалось такое, будто десантники находились где-то как раз посредине, между двух огней.

— Наши там, — сказал, шагнув с кочки на кочку, Кузя, и вдруг лицо его перекосилось от нестерпимой боли.

— Э-э, хлопец, куда ж ты годишься? — Брага пристально посмотрел в глаза Кузнецову.

— А что?

— Ты сказал же, здоровый.

— Здоровый. Нога вот только.

— Брехун ты, Кузнецов.

— Почему брехун? — виновато спросил Кузя.

— На задание не идешь.

— Товарищ старшина! Здоровый я, здоровый!..

— Я думал, ты честный человек, поверил тебе, а ты, оказывается… Ну, как это назвать? Кто за тебя отвечать будет?

— Я ж не маленький, товарищ старшина. Все понимаю.

— Ничего не понимаешь. О себе беспокоишься. Как бы тебя кто в слабости духа не обвинил. А о деле не подумал. С такой ногой любую операцию завалить можно. Несознательный ты элэмэнт, Кузнецов. Я тебе как человеку уважение сделать хотел, а ты… И Слободкин твой такой же. Вот разделаюсь с тобой и тут же примусь за него. Где он? Скрылся уже? Учуял в чем дело?

— Где-то тут, товарищ старшина.

— Далеко от меня не уйдет. Разыщу и доставлю до докторов.

— Товарищ старшина…

— И слушать больше не хочу. Отставить!

Кузя хорошо знал характер Браги. Уж если он что решил, так тому и быть.

— Давай покурим еще раз на прощанье, — сказал старшина.

Курили долго, сердито сплевывая едкие табачные крошки с языка, обжигая пальцы и косясь друг на друга.

— Теперь пошли, — сказал Брага, глотнув последний клубок дыма.

— Обратно?

— Сам понимаешь.

Когда они приблизились к палатке, пропахшей лекарствами, Брага в последний раз внимательно поглядел в глаза Кузе:

— Попрощаемся.

Они обнялись. Брага не видел, как в этот момент снова от острой боли исказилось лицо Кузнецова. Не видел и Кузя, каким печальным стал на мгновение взгляд старшины. Но только на мгновение. Потом Брага легко оттолкнул его от себя.

— Бывай…

— А что сказать медицине-то? — спросил Кузя.

— Все на старшину вали. Старшина, мол, меня уволок, он же и вернул обратно. Приказал, чтоб лечили лучше. Повтори.

— Товарищ старшина…

— Повтори, тебе говорят.

— Чтоб лечили лучше…

— Правильно. Эх, Кузя, Кузя! Сколько мы с тобой?..

— Ни много ни мало — два