Дело Нины С. - Мария Нуровская

– Но ты могла бы поставить в известность старика отца, что у него в подвале работает подпольная типография.

– Не могла, – ответила я.

А сегодня мы сели все вместе за рождественский стол, и, хотя времена не самые лучшие, было удивительно мило, по-семейному. Папа преломил с нами облатку, что являлось отступлением от его правил. По-видимому, тем, чем он не сумел поступиться ради своих детей, он пожертвовал ради внучек.

Поздним вечером, когда я уже лежала в кровати, в спальню прошмыгнула Лилька. Она забралась ко мне под одеяло.

– Мы с Гапой-растяпой очень скучали, – сказала она. – Но и гордились, что наша мама – герой.

– Герои – это те, кто создал издательство, не я.

– Ну, ты же сидела в тюрьме!

– Я – только маленькая шестеренка на пути к свободе.

– А эта свобода когда-нибудь наступит? – спросила моя дочь с надеждой в голосе.

– Надо в это верить, – ответила я, подумав про себя, что ни я, ни она наверняка ее не дождемся.

Я работаю над новой книгой, на этот раз над романом. Обычно самое трудное – начать. Первое предложение бывает решающим. И, как всегда, мне помог мой старый дом. Каким-то образом он стал одним из героев этой книги, я добавила ему только немного таинственности. Главная героиня сильно отличается от меня. К счастью, у меня нет тех страхов, которые одолевают ее. Бедняжка переживает в этих стенах немало волнующих минут:

«Я ходила по комнатам, из которых уже вынесли мебель, с чувством, что такое же помещение, такое же пустое, я уже когда-то видела. И даже более того, я находилась в нем, и со мной произошло нечто необычное. Странно, ведь я знала здесь каждый угол, здесь родилась и выросла, здесь пережила разные моменты – хорошие, плохие, порой трагические».

Приписка: 2001 год Это были страхи не только моей героини. Если бы я покопалась в глубинах своей души, то нашла бы много схожего с ней, и самое главное – чувство утраты.

«Чувство утраты» – так написала Нина С. в две тысячи первом году. Она была уже тогда с Ежи Бараном, и ничто этой утраты не предвещало. Наоборот, в это время она ощущала себя счастливой, у нее было много планов на будущее. Откуда тогда такие мысли?

Комиссар решил ее об этом спросить. Она, казалось, была удивлена, но ответила:

– Вся моя жизнь состояла из расставаний. Сначала мать, потом отец моих детей, лучшая подруга… И я научилась ни к чему и ни к кому не привязываться.

– Но дочь в своих показаниях говорила, что с юрисконсультом Бараном вы решились связать свою жизнь, при этом надолго.

– Навсегда даже, – улыбнулась женщина. – Он что-то такое во мне расшевелил… В первую ночь он сказал: «У меня для тебя целые ведра нежности». Ведра! В моей жизни нежности совсем не было…

10 октября 1983 года

Все стало ясно, мне незачем обивать пороги издательств, а тем более телевизионных студий. Никто не подпишет со мной договора, потому что меня официально не существует, передо мной закрываются все двери. Мне открыли на это глаза в редакции журнала, для которого я писала фельетоны: «Пока, к сожалению, нет, вы понимаете сами… Мы бы рады, но сейчас это невозможно. Как только что-то изменится, мы свяжемся с вами…»

– А чего же ты еще ожидала? – удивилась Зося. – Что после отсидки тебя будут встречать с распростертыми объятиями?

– На что же мы будем жить, я и мои дочери?

– Этот вопрос ты должна была задать себе раньше.

– Ты мастерица давать хорошие советы, – ответила я со злостью, – но такие советы, задним числом, сама знаешь, чего стоят.

– Я только хочу, чтобы ты понимала – некоторые решения влекут за собой определенные последствия.

Моя сестра не принадлежала к тем, кто умеет утешить в горе. Однако надо отдать ей должное, она никогда не отказывала в материальной помощи. И теперь выразила готовность. К счастью, оказалось, что в этом не было необходимости, потому что ко мне стали обращаться люди с вполне конкретными предложениями. Я предупреждала сразу, что не принадлежу к разряду подпольщиц, которые разносят нелегальную литературу, но мое новое занятие оказалось как нельзя более легальным: я редактировала тексты для издательств, но не под своей фамилией. Получая папку с рукописью, я с грустью думала, что возвращаюсь к исходной точке: к корректуре чужих текстов. Свои романы я чаще всего писала на веранде нашего дома, и мне не мешал при этом никакой шум. Теперь меня все раздражало: хлопанье дверями, ссоры дочерей, даже стук отцовской палки. Поэтому я спасалась бегством в Оборы, ведь я была членом писательской ассоциации. Прежде я состояла в Союзе польских писателей, но после введения военного положения организация разделилась на две части. Сторонники прежнего режима остались в старом Союзе; те, кто не мирился с тем, что происходит в стране, создали новую ассоциацию. Оба объединения имели свои представительства в доме, принадлежавшем Союзу польских писателей, на Краковском Предместье, правда на разных этажах. «В одном доме жили Павел и Гавел; Павел вверху жил, а Гавел внизу» , – шутил один из наших коллег.

За работы по договору платили мизерные деньги, но все-таки это было лучше, чем ничего. Кроме того, я получала продовольственные посылки, которые поступали из-за рубежа. Их распределяли в костелах, я не ходила туда за ними и смущалась, когда курьеры приносили мне их домой. Но дочери радовались, находя в них апельсины, шоколад и даже жевательную резинку. Я не принимала одежду, полагая, что другим она больше нужна. К этой помощи присоединилась также Аля. Она узнала о моем аресте и теперешней ситуации. Каждый месяц она переводила небольшую сумму на мой банковский счет, и я, получая боны, могла делать покупки в «Pewex» . Девочки обожали ездить туда со мной: они видели мир, который был им недоступен. И каждый раз ухитрялись у меня что-нибудь выклянчить. Конечно, по мелочам – они понимали, что дорогие вещи, которые они видели на витрине, нам не по карману. Однажды Лилька попросила тушь для ресниц.

– Ты красишь глаза? – спросила я, обомлев.

– Все мои подруги это делают, – ответила она. – Тушью Mascara.

– А сколько тебе лет? – задала вопрос я.

– Четырнадцать.

– А мне тридцать три, и я пользуюсь нашей косметикой фирмы «Uroda» .

Лилька потерла нос – верный признак того, что она нервничает.

– Я бы хотела что-нибудь получше.

– У тебя еще будет для этого время, – ответила я.

До меня вдруг дошло, что мои дочери взрослеют, и с этим ничего не поделаешь.

Несколько дней назад отец предложил мне прогуляться. Он шел, тяжело опираясь на палку.

– Ты талантливая писательница, – начал он, – но перестала писать.

– Сейчас никто не издаст мою книгу, – ответила я.

– Ты можешь публиковаться в самиздате.

– Мне бы, конечно, не отказали, но жаль усилий подпольных издателей. У моего читателя не будет доступа к таким книгам.