Дело Нины С. - Мария Нуровская

Июль 1975 года

Я обещала дочерям, что, как только сдам последние экзамены, мы куда-нибудь поедем вместе. И мы отправились на Мазуры. Школьный друг папы (смешно как-

то – двое стариков когда-то ходили в школу и сидели за одной партой) там директор конного завода, и девочки могли бы поучиться верховой езде. Лилька обезумела от счастья, а Габи, более осторожная, видимо, немного побаивалась. Подтвердили это первые уроки, наша Гапа боялась сесть даже на пони, а когда мы начали ее уговаривать, она расплакалась.

– Давайте не будем ее трогать, – сказал пан Кароль. – Ничего нельзя делать через силу.

Между тем Лилька, казалось, родилась в седле. Она была бы уже не прочь ездить самостоятельно, чтобы ее не водили на корде. Пан Кароль ее сдерживал:

– Всему свое время.

Нам было очень хорошо, можно сказать, нас троих согревала теплота этого необыкновенного человека. Я знаю от отца о всех превратностях его судьбы. Более десяти лет он провел в советских лагерях, а когда вернулся – после пятьдесят шестого года , – не нашел уже никого из своих родных: половину перебили немцы, половину – русские. Папа сказал, что судьба пана Кароля – квинтэссенция нашей национальной судьбы и следовало бы поставить ему памятник. А рассудительная Лилька на это возразила:

– Дедуль, живым памятники не ставят.

Но стоило ей познакомиться с паном Каролем, как она сразу его очень полюбила, не отходила от него ни на шаг с утра до вечера, а уж самым большим счастьем для нее была совместная прогулка верхом.

Когда мы лежали в постели, я услышала в темноте:

– Жаль, что пан Кароль не наш дедушка, тогда бы я ничего не боялась.

– А чего ты боишься, дорогая? – спросила я.

5 января 1978 года

Осенью прошлого года мне позвонила моя подруга и сказала, что готовится какой-то особый показ мод. Наша директриса проводит «облаву» на девушек, потому что бо льшая часть ее «конюшни» еще не вернулась из турне по ГДР. И вроде должна заплатить нам по высшему классу.

– А где будет этот показ, в Бердичове? – спросила я.

– Ты что, в «шпиле»! – ответила подруга. Так мы называли сталинскую высотку в центре Варшавы – Дворец культуры и науки.

Первым, кого я встретила в гардеробной, был пан Марек, актер. Он работал конферансье на разных мероприятиях, в частности на демонстрациях мод. Колесил по польской глубинке и не испытывал при этом никакой досады. «Я предпочитаю трястись с вами в автобусах, чем летать на самолете с теми идиотками, единственный козырь которых ноги», – любил повторять он. Боль-

шинство из нас, «автобусных», учились в институтах, а разброс был огромный – от Академии художеств до Медицинской академии. Все хотели подзаработать: я – потому что у меня были дети, другие – преимущественно на тряпки и на косметику.

Мы любили пана Марека, он смешил нас уже одним своим видом мелкопоместного шляхтича. Сегодня он был похож на насупленного сома.

– Что-то не в порядке с этим показом? – спросила я.

Он молча кивнул на стойку с шикарным дамским бельем: там были комбинации, бюстгальтеры, кружевные трусики, шелковые чулки с изящными подвязками.

– Иди посмотри, – сказал он, – когда ты еще увидишь такое чудо, made in Paris ?

– А где модели, которые мы будем показывать?

– Это они и есть.

Я думала, что он шутит, но он не шутил. Этот подготовленный в спешке показ должен был придать блеска партийному съезду. В ярко освещенном зале для нас соорудили подиум. Через щель в занавесе я видела одних мужчин, развалившихся в мягких креслах, они показались мне какими-то помятыми и, наверное, подвыпившими.

– И что я должен этой деревенщине объяснять? – говорил рассерженный пан Марек. – Буду перед ними распространяться о направлениях в парижской моде? Их интересует совсем другое…

Начали приходить девушки, и все без исключения были шокированы.

Я подошла к нашей директрисе.

– Я не собираюсь обнажаться перед этой публикой, – сказала я резко.

Она вздернула выщипанные бровки:

– Никто тебя не заставляет выходить голой. Ты должна продемонстрировать изделие, вот и все.

– Для кого? Для этих слюнявых мужиков?

– До сих пор воняющая навозом публика тебя не смущала.

– По мне лучше такая, – ответила я.

Она громко рассмеялась, а потом не терпящим возражений тоном сказала:

– Ты знаешь, сколько девушек мечтает занять твое место? Не нравится – до свидания!

Я развернулась без слов. От волнения я перепутала коридоры и не могла попасть к лифту. В какой-то момент из туалета вышел мужчина. Высокий, худой, красиво одетый. Он сильно отличался внешним видом от собравшихся в зале зрителей. Мужчина дружелюбно улыбнулся мне, поэтому я тоже ему улыбнулась.

– Я, кажется, заблудилась, – сказала я неуверенно.

Мы были одни в лабиринте коридоров.

– Найдем дорогу, – ответил он. У него был низкий, приятный тембр голоса.

Я пошла с ним без каких-либо дурных предчувствий, мы спустились на полэтажа вниз. Там мужчина открыл дверь, ведущую в помещение без окон, где стояли огром-

ные пылесосы, щетки, лежали груды спецодежды. На миг я подумала, что он ошибся, как я раньше, но выражение его лица вдруг изменилось. Это уже был не тот любезный мужчина, которого я встретила наверху. Он затолкал меня внутрь. Я пыталась защищаться и страшно ругала себя за то, что я такая слабая и так быстро уступаю силе. Он несколько раз ударил меня по лицу, а потом было вторжение, которое едва не разорвало мне внутренности. Я хотела кричать, но не могла. Во мне все существовало отдельно: руки, бедра, живот, – и во всем страшная боль. Этот мужчина наконец встал, застегнул брюки и ушел.

Я чудом нашла обратную дорогу к гардеробной.

При виде меня у директрисы окаменело лицо.

– Что случилось? – спросила она и сразу же добавила быстро: – Ты ушла отсюда как частное лицо, ты расторгла контракт, моя фирма ни за что не отвечает.

– Я хочу домой, – прошептала я.

Она посмотрела на меня внимательно, а потом велела одной из девушек проводить меня до такси.

Окна брвиновской виллы зияли темнотой, отец и девочки уже спали. Не зажигая света, я добралась до ванной комнаты. Сняла одежду, пытаясь как-нибудь вымыться над ванной, и тут открылась дверь, и на пороге появилась моя девятилетняя дочь. Она была босиком, в длинной ночной рубашке.

Мы смотрели друг на друга.

Август 1980 года

Я не заметила даже, как мои малышки превратились в девочек-подростков. Только теперь стало видно, как сильно они отличаются друг от друга. У Лильки масса безумных идей, за ней нужен глаз да глаз, чтобы она ненароком не сожгла наш дом. А Гапа просто растяпа: если поставить ее в угол, она так и будет считать там ворон. У нее такое доброе сердце, она наклонится к каждой букашке на дороге, которую Лилька по невнимательности могла бы раздавить. Иногда я раздумываю, которая из них унаследовала больше моих черт, а которая – отцовских, но, по правде сказать, все в них только свое, они не похожи ни на кого из нас.