Дело Нины С. - Мария Нуровская

– О людях, – повторяет она гневно. – Для некоторых здесь немцы – не люди.

– Пожалуйста, не говорите так.

– Обо мне тоже думают, что я немка, потому что прислуживала им, а я за свое польское происхождение не раз получала на орехи.

– Так, может, вы мне об этом расскажете?

– Может, и расскажу, – услышала я, к своему удивлению.

Я была готова к большему сопротивлению.

Пани Геновефа еще совсем юной девушкой, опасаясь насильственного угона на работы в Германию, предпринимала отчаянные попытки трудоустроиться в Польше. В одной из газет она наткнулась на объявление, что требуется «девушка для работы по дому, католичка». По-видимому, нельзя было написать прямо, кто конкретно был нужен. Таким образом она попала в замок. Ее приняла пожилая дама, одетая в черное, и сказала, что сын женится и будущая невестка ищет себе горничную, непременно польку.

– Моя молоденькая госпожа, – рассказывала пани Геновефа, – была того же возраста, что и я. Ох и красавица же, только совсем не следила за собой. Каждый день ездила в поле верхом в чем попало, в каких-то штанах и высоких сапожищах. У нее были длинные волосы, всегда растрепанные, мы не могли их вечером расчесать, потому что они спутывались на ветру. Она злилась на эти «проклятые космы». А волосы у нее были как пшеница, переливались на солнце так, что глаза приходилось щурить…

В этот момент я поняла, что родилась героиня моего нового романа: молоденькая невестка владелицы замка в Кроковой , девушка с копной волос, которые переливались на солнце…

Я возвращалась домой берегом моря, и радость распирала мне грудь. Во мне крепла уверенность, что начинается новое увлекательное приключение, новая книга…

7 февраля 2000

От пани Геновефы я узнала, что ее работодательница из кроковского замка жива и находится в одном из домов для престарелых в Мюнхене. Я очень настаивала на том, чтобы она разыскала ее адрес. Сначала она мне отказала, но я уже успела немного ее изучить – и знала, что она, если сможет, поможет. Именно так и произошло.

Меня очень взволновала возможность встретиться с обладательницей роскошных волос, и вскоре такой случай представился, потому что именно из Мюнхена мне пришло приглашение на авторский вечер.

Последней датой в дневнике Нины С. было седьмое февраля двухтысячного года. Неизвестно, последу ющая его часть затерялась или автор перестала писать. Жаль, потому что с этого момента началась драма Нины С. Она постепенно утрачивала контроль над своей жизнью, что привело к пагубным последствиям для нее самой и всей ее семьи. Действительно ли она любила Ежи Барана? Очень похоже, что любовь к нему понемногу превращалась в манию. В то время когда они были вместе, Нина не могла сосредоточиться ни на ком другом, почти каждая ее мысль была направлена на него. Важен был только он.

У комиссара сложилось впечатление, что и сейчас писательница не рассталась со своим партнером до конца. Она говорила о нем как о ком-то живом. А ведь Нина не была сумасшедшей, относительно этого у него не было сомнений, она ни на секунду не утрачивала связи с реальностью, а значит, если это она стреляла в адвоката Б., то хорошо осознавала, что делает.

Только неужели на самом деле можно до такой степени отдаться чувству, что отречение от себя, от своих стремлений окажется чем-то таким простым? Все в жизни меняется одним росчерком пера. Подпись на документе – и исчезли приморская недвижимость, деньги со счета, наконец, родной дом. Заменой всему был этот человек. Был и, скорее всего, еще есть.

Думала бы она так об этом мужчине, если бы могла представить его лежащим на полу, как тогда?

Смерть самым безжалостным образом вносила свои коррективы в представление о Ежи Баране как о человеке интересном при жизни, обладающем незаурядным умом и, по мнению Нины С., нравившемся женщинам. Комиссару не выдалось случая переброситься с ним ни единым словцом, он не мог оценить всех этих качеств, а запомнил только тело, безжизненно распростертое на полу.

То, что я очутилась в этом месте, на нескольких квадратных метрах цемента, с нарами вместо кровати, повинна я, и только я. С невероятным упорством я шла к этому, не реагируя на все предостережения, которые получала извне. Но, видимо, нельзя жить неперекор своей судьбе, я уверена, что это Провидение купило мне билет на самолет в Мюнхен именно на второе марта двухтысячного года. Я думаю, теперь у меня будет много времени, чтобы окинуть взглядом всю свою жизнь, жаль только, что делать выводы уже слишком поздно.

Мюнхен… После авторского вечера небольшой фуршет, ко мне подходят люди, я разговариваю с ними, смеюсь. Уже немного под хмельком, потому что дорога, выступление перед публикой, напряжение… Вино очень мне нравится.

Я рассказываю:

– Какое-то время тому назад в Варшаве проходил конкурс имени Шопена, но на заключительный концерт я не смогла достать билета. Тем не менее я пошла в филармонию. Стою в холле возле колонны и жду в толпе, хотя не очень понимаю чего: через минуту начнется первое конкурсное выступление. И тут ко мне подходит молодая девушка и протягивает билет. Обрадовавшись, я достаю кошелек. «Уберите, пожалуйста, деньги, – слышу я. – Мой муж не смог пойти, билеты мы получили бесплатно…» Этот вечер был действительно необычный. Когда начал свое выступление молоденький пианист, все, включая жюри, затаили дыхание, а я терялась в догадках: в холле было столько людей, а она подошла ко мне. Почему?

– Очень просто, вы встретили ангела, – доносится до меня чей-то голос.

Я поворачиваю голову и вижу теплые, ореховые глаза. Кто-то представляет мне подошедшего мужчину:

– Пан консул Ежи Баран.

Он низко кланяется:

– Это я буду завтра сопровождать вас в поисках героини вашей книги.

Потом, в отеле, я спохватилась, что не помню, как этот консул выглядит. Только его глаза, глаза без лица, парящие в воздухе…

Эти глаза… Их в моей жизни уже нет и не будет. Неужели я и вправду желала его смерти? Нет, я хотела только вновь обрести себя. Но меня не удалось залатать, мне попался неумелый хирург. Вместо того чтобы безболезненно отделить меня от мужчины, он лишь покалечил меня. Этот хирург – время. Все твердили: время, тебе нужно время. Но я считала, что у меня уже нет времени. Через год, два или три я буду старухой, а я хотела еще хоть бы раз вздохнуть полной грудью и радоваться тому, что завтра наступит новый день. Но этот наступающий день наводил на меня ужас. Я знала, что может быть только хуже. Боль бесследно не проходит, боль разрушает. Я видела себя в болезни, а какой буду я выздоравливающей? Один поэт написал: «Есть такая граница страдания, за которой улыбки мягкой черед настает». Однако я не улыбалась…

Мюнхен… Мы входим в здание, обвитое диким виноградом, сбросившим листья; оголившиеся стебли, словно старческие руки, судорожно цепляются за каменную стену. Пансион расположен в красивом месте, на окраине парка.

– Это Englischen Garten , – объясняет мой спутник.

Мы спрашиваем у администратора о фрау Элизе фон Сааров.