Дети стадной эпохи - Лю Чжэньюнь

— Ли Аньбан, из ЦК снова пришел документ, там не приняли наше предложение о твоем продвижении в заместители начальника уезда.

Ли Аньбан хватает секретаря за подол и, всхлипывая, спрашивает:

— Секретарь Мэн, я с таким трудом стал заместителем начальника уезда, как можно теперь взять и все отменить?

Секретарь Мэн, показывая на насос, удивляется:

— Но посмотри, разве сейчас ты снова не техник?

На этом месте Ли Аньбан, глядя на свои испачканные руки, ахал и тут же просыпался от испуга, а проснувшись, еще долго не мог прийти в себя.

Пока Ли Аньбан от самых низов поднимался по карьерной лестнице, Кан Шупин всегда следовала за ним сначала из села в уездный центр, потом в город, а после в административный центр. Тут Ли Аньбан обнаружил, что бывший плюс Кан Шупин постепенно обернулся минусом. Например, раньше Кан Шупин нравилось экономить, но после того, как Ли Аньбан занял пост заместителя начальника уезда, необходимость экономить отпала. Им с лихвой хватало зарплаты Ли Аньбана, а вскоре у них и вовсе отпала необходимость ее тратить. В их уезде насчитывалось пятнадцать сел, и время от времени какое-то из них преподносило в дар Ли Аньбану зерно либо местные продукты. Подношения делали не только села, в уездном центре находилось тридцать с лишним управлений и комитетов, которые также время от времени преподносили подарки в виде товаров повседневного спроса или каких-нибудь деликатесов. Как можно съесть и использовать все подарки, которые стекаются к тебе одному по нескольким десяткам каналов? Если раньше Ли Аньбан курил сигареты марки «Фэйма», то теперь он сразу перешел на «Чжунхуа». К такой жизни даже Ли Аньбан не привык, что уж говорить о Кан Шупин! Поскольку ей больше не приходилось экономить, она это делать перестала. Свою прежнюю привычку она сменила на другую, и теперь все, что они не съедали и не использовали, Кан Шупин несла в лавку на перекрестке и просила продать, чтобы выручить за это деньги. Кроме того, как и у оставшегося в Канцзяпуцзы отца, у нее была привычка вести бухгалтерию, поэтому все подарки она заносила в специальную книгу учета. Помимо наименования подарков, она вносила в нее имена и фамилии дарителей. Иной раз, листая поздно ночью свои записи, она могла спросить:

— А что, у N с тобой какой-то конфликт?

— В каком смысле? — спрашивал Ли Аньбан.

— Что-то давненько он нам ничего не дарил, — отвечала Кан Шупин.

Ли Аньбан не знал, плакать ему или смеяться.

— Если к нам кто-то и приходит с подарками, то просто так, из чувства обычной благодарности. Нет такого правила, чтобы кто-то был обязан дарить подарки.

Но Кан Шупин ему возражала:

— А почему же к нам часто приезжает N, причем несмотря на расстояние?

— Если ты и дальше будешь продолжать в том же духе, — предупреждал Ли Аньбан, — то не исключено, что навлечешь беду, — и, указывая на ее учетную книгу, добавлял: — Хорошо, если я никуда не вляпаюсь, но если вляпаюсь и начнутся проверки, то не станут ли твои подробные записи железными доказательствами? Когда твой отец торгует сигаретами и ведет учет, он заносит в черный список других, а ты, выходит, заносишь в такой список меня?

Кан Шупин, поразмыслив, решила, что в словах мужа есть здравый смысл, и на следующее утро засунула свою учетную книгу в печь и сожгла. Глядя, как та среди языков пламени превращается в пепел, Ли Аньбан заметил:

— Вот это правильно.

— У меня и без книги учета есть свой внутренний калькулятор, — ответила ему Кан Шупин.

И в самом деле, прошло три месяца, и Кан Шупин могла подробно перечислить, кто и что именно ей приносил за эти три месяца, от курицы до корзинки соленых утиных яиц. Тех, кто ничего не приносил, она тоже держала в памяти, что вызывало у Ли Аньбана недоумение. По мере того как Ли Аньбан продвигался по карьерной лестнице от уездного чиновника до заместителя мэра, первого заместителя мэра, мэра, секретаря горкома, заместителя губернатора и первого заместителя губернатора, рос и уровень дарителей и их подарков. Ли Аньбан заметил, что Кан Шупин, получая подношения, уже не ворчит. Оставив Ли Аньбана в стороне, теперь она действовала в одиночку, иначе говоря, вершила дела у него за спиной. Когда Ли Аньбан занимал пост руководителя городского уровня, все, кто общался с Кан Шупин и называл ее «сестрицей», были либо начальниками уездов, либо секретарями уездных парткомов, либо начальниками городских компаний. Когда же Ли Аньбан занял пост заместителя губернатора, с Кан Шупин стали общаться и называть «сестрицей» мэры городов, секретари горкомов или директоры крупных компаний административного центра. Все эти люди приносили Кан Шупин какую-нибудь пользу: кто-то дарил подарки, кто-то — ценные бумаги, кто-то просто вручал деньги, а Кан Шупин от имени Ли Аньбана улаживала их дела. Узнав об этом, Ли Аньбан устроил Кан Шупин головомойку и даже залепил пощечину. Он объяснил ей, что прошли времена, когда он работал замначальника уезда и люди приносили им куриц да корзинки с утиными яйцами, а заодно предупредил, что из-за ее махинаций и взяточничества его в один прекрасный день упекут за решетку. Он даже пригрозил ей разводом. Кан Шупин не отрицала, что принимала от других ценные бумаги и деньги, но вместе с тем, прикрывая щеку, заявила:

— Ты не посмеешь со мной развестись, Ли Аньбан.

— Это еще почему? — спросил он. — Завтра же пойду в суд.

— Если ты осмелишься это сделать, я выложу всю твою подноготную за прошлые годы.

И тут же добавила:

— В любом случае я веду внутренний учет и помню обо всех твоих делишках.

С этими словами она развернулась и вышла, оставив Ли Аньбана в полном смятении. Он-то думал, что женщины ни на что серьезное не способны, но оказывается, в серьезных вопросах с ними тоже приходилось считаться. Ли Аньбан также питал ненависть ко всем этим начальникам разного уровня и коммерсантам, которые целыми днями вились вокруг Кан Шупин и подкармливали ее, чтобы та улаживала их дела, которые сами они не в силах были уладить. Получив желаемое, они исчезали с горизонта, считая Кан Шупин идиоткой. В лицо они называли ее «сестрицей», а в своих кругах держали за полную дуру. Но есть поговорка: «Когда бьешь или обижаешь собаку, надо иметь в виду, кто ее хозяин». Выходит, что, унижая Кан Шупин, эти люди тем самым унижали и Ли Аньбана? Но что было делать Ли Аньбану, если его жена, несмотря на его высокую должность, так и осталась на уровне владелицы мелочной лавки в Канцзяпуцзы?

А тут еще их неуправляемый сынок Ли Дунлян. Когда он родился, Кан Шупин уже исполнилось тридцать девять лет. Поскольку родила она его уже в возрасте, то баловала, как могла. Первые четыре года Кан Шупин даже не приучала его к туалету, позволяя делать ему все дела прямо в гостиной. Когда Ли Дунляну было пять лет, он не только ездил у матери на шее, но еще и запросто мог прямо на ней и описаться. Ли Дунляна это веселило, Кан Шупин тоже. Когда Ли Дунляну исполнилось шесть, он потребовал купить ему очередную игрушечную машинку, но так как у него уже было больше сорока машинок, Кан Шупин его просьбу оставила без внимания. В отместку Ли Дунлян незаметно наложил ей в туфли. Обнаружив это, Кан Шупин собралась отшлепать сына, но, замахнувшись на него, опустила руку; Ли Дунлян при этом даже не заплакал, а она расплакалась. Когда Ли Дунлян пошел в начальную школу, он частенько устраивал там драки. Всякий раз, когда сын попадал в переделку, Кан Шупин приходила в школу улаживать его дела. Когда Ли Дунляну исполнилось четырнадцать, Кан Шупин по-прежнему продолжала спать вместе с сыном, отправляя Ли Аньбана на другую кровать. Ли Аньбан неоднократно объяснял жене, что подобное баловство выйдет ребенку боком. Иной раз он со вздохом говорил: