Кража по высшему разряду - Нина Стожкова

У Изольды снова зазвонил телефон.

— Да что это такое! Спасу нет от этого проклятого телефона! И от звонков бывшего мужа! — вспылила она.

Изольда раздраженно выхватила мобильник, собираясь отключить его, но взглянула на номер и просияла.

— Анечка, как я рада тебя слышать! Ну, как ты там, мой золотой, мой самостоятельный ребенок? — сказала она совсем другим голосом.

— Бабушка! — Даже Инна расслышала на расстоянии звонкий детский голосок. — А где ты сейчас, в Германии?

— В Санкт-Петербурге, мадемуазель Анна! — Изольда заворковала тем особенным сладким голосом, каким все бабушки на свете говорят с внуками. — Анечка, расскажи, что было сегодня в школе? А что ты, детка, получила вчера по французской грамматике? Говоришь, очень трудная? Русский язык не легче! Учи, Нюра, русский с мамой, не ленись, а то мы с тобой играть не сможем. И хороводы водить. Я-то по-французски ни бум-бум.

— А что такое «ни бум-бум»? — уточнила Анечка.

— Ну, ни словечка…

— Я тебя научу французским песенкам.

— А я тебя — русским. Помнишь, мы с тобой в каникулы хороводную песню учили?

— Сиди-сиди, Яша, под орьеховым кустом, — запела девочка. — Грызи, грызи, Яша, фисташки кальеные.

— Орешки, — автоматически поправила Изольда.

— А где дедушка? — неожиданно спросила внучка. — Он будет приехать к нам на Рождество? Я уже написала про него в школьном сочинении.

— Ну, конечно, — пообещала Изольда.

— Дедушка сказал маме, что всегда ищет бабушку. Почему ты прячешься?

— Знаешь, ему нравится играть в прятки, как и тебе. Он такой забавник! И так любит говорить по телефону! Скоро ты его увидишь, детка. Дедушка обожает путешествия.

— Как Христофор Колумб?

— Как Робинзон Крузо!

Изольда отключила телефон и достала из портмоне маленькую фотографию. На Инну уставилось доброе, слегка простоватое лицо немолодого мужчины. На голове у него красовалась дачная панамка в горошек, очевидно прикрывавшая обширную лысину.

— Не скучай, Васенька, завтра увидимся, милый, — пообещала Изольда и, к изумлению Инны, смачно чмокнула кусочек бумаги.

Изольда вытерла платком сначала глаза, потом фотокарточку, собралась с мыслями и строго сказала Инне:

— Теперь о главном. Что будем делать с картиной?

— Как — что? — оторопела Инна. — Пусть остается там, где была. У вас нет никаких оснований требовать ее у старушки.

— А вот тут ты, милая, крепко заблуждаешься.

Изольда победно глянула на Инну и продолжила прерванный рассказ.

В тот давний день, когда собравшиеся выпили за здоровье именинницы по рюмке разбавленного спирта, незваный гость встал и тихонько попросил Изольду выйти с ним на коммунальную кухню.

— Я очень виноват перед тобой, Изольда, — сказал Артемий Саввич и старомодно поцеловал девушке руку, склонив совершенно седую голову.

Изольда ужасно смутилась и взглянула на гостя с изумлением. А тот, видимо расхрабрившись от спиртного, рассказал все как на духу. Во время всего повествования Артемий Саввич продолжая стоять, все так же склонив голову. Словно Изольда была священником и принимала у него исповедь. Он поведал о том, как Карл Шмидт принес ему до войны холст, завернутый в трубочку. На полотне был старинный портрет графини Шаховской. А он, Артемий Саввич, сам оформил на этот холст в родном Русском музее так называемую атрибуцию — описание картины, а также заключение экспертизы. Так появились на свет основные бумаги, подтверждающие подлинность полотна. В них было указано и то, что картина написана не позже восемнадцатого века, однако автор ее неизвестен. Заключение специалистов было заверено всеми печатями и подписями, какие в то время были возможны. Артемий Саввич рассказал, как после их встречи лично отвел друга к нотариусу и оформил у него дарственную. Свидетельство было выписано Карлом Ивановичем Шмидтом на картину «Портрет графини» на имя дочери Изольды Гурко. Профессор Шмидт «для надежности» написал на обратной стороне холста, что картина подарена им дочери в день ее совершеннолетия. Хотя нотариус и убеждал его, что подобная надпись — полная отсебятина и никакой юридической силы не имеет.

А потом Карл Иванович попросил Артемия поклясться: если с его другом что-нибудь случится, то он, Артемий Саввич, обязательно вручит картину Изольде в день ее восемнадцатилетия вместе со всеми документами. Друг, разумеется, поклялся. Мог ли он тогда предвидеть, что вскоре в их городе любые клятвы не будут иметь ровно никакого смысла. Что в блокадном Ленинграде классическое единство места и действия распадется, люди начнут исчезать в воронках времени и все, что казалось до войны простым и естественным, вскоре станет нелепым и совершенно невозможным.

Словом, в те дни, когда его мать и жена так ослабели от голода, что уже не могли выходить на улицу, Артемий Саввич решился. Вместе с документом, подтверждающим подлинность портрета, он отнес картину одному антиквару на Невском. Невысокому вертлявому мужичку с густыми бровями и спрятанными под ними постоянно бегающими глазками. О, то был весьма дальновидный человек! И с большими связями. У него всегда имелись в запасе несколько буханок хлеба — самая ценная валюта в блокадном Ленинграде. Люди шептались, что его жена работает в горкоме партии и имеет паек. Он нутром чувствовал: война не вечна, зато те ценности, что приносят в обмен на хлеб истощенные люди, переживут и стерпят все. В имперской столице, несмотря на все революции, Гражданскую войну и политику большевиков, обменивавших предметы искусства на валюту, золото и хлеб, сокровищ и шедевров еще оставалось предостаточно. Слишком много скопилось их за два с половиной столетия под куполом града святого Петра…

Антиквар даже успокаивал свою совесть: мол, он сохраняет ценности для будущих поколений. А бывшие владельцы… Что они понимают в искусстве? Все равно рано или поздно их наследники продали бы все за гроши…

Словом, после некоторых препирательств антиквар взял у Саввы картину в обмен на буханку хлеба. Руки у Артемия Саввича, принимавшие буханку, или, как тогда говорили в Питере, булку, задрожали. Он давно уже не держал в руках такой большой кусок хлеба.

— Больше дать не могу. Кому сейчас нужны картины? — сказал торговец, словно оправдываясь. — Да вы и сами это знаете. Тем более вряд ли кому-то здесь потребуется холст никому не известного автора позапрошлого века. Будем откровенны. Вы, Артемий Саввич, человек интеллигентный, мы с вами одной крови, всю жизнь занимаемся искусством, и только поэтому я расположен вам помочь.

Артемий Саввич молча, даже с какой-то брезгливостью, вырвал серую буханку хлеба из цепких мосластых лапок антиквара и, не поблагодарив его, выбежал из каморки, а потом так быстро, как мог, двинулся в сторону дома.

Мать спасти он не успел. Смерть уже внесла ее в свои длинные списки и не собиралась оттуда вычеркивать. Старушка тихо угасла через несколько дней, наотрез отказавшись от принесенного сыном хлеба — немыслимого, несметного и уже не нужного ей, старой, богатства.