Кража по высшему разряду - Нина Стожкова

— Инна Павловна, да что с вами? — раздался у нее над ухом знакомый голос. — Неужели вы все-таки ухитрились сломать ногу, неловкая вы женщина? Признайтесь, куда на сей раз запрыгивали? Уж не на поребрик ли?

— Куда-куда? — не поняла Инна.

— Так в Питере бордюр называют, — пояснил Владимир Ильич.

— Да никуда я не прыгала, — проворчала Инна, — вот только каблук сломала. И так тошно, а тут вы еще со своими вопросами… — буркнула она не очень-то вежливо.

Настроение, и прежде отвратительное, окончательно испортилось. Ну вот, опять этот тип из купе! Как некстати… Даже пожалеть себя всласть не получилось. Ну, ему-то она не позволит себя жалеть. В конце концов, она не истеричка, чтобы без конца реветь. Слезы Инны высохли и растворились в питерском мокром тумане, словно через какой-то таинственный портал она шагнула из цветного сна прямо в суровую реальность.

— Опять вы? Вновь будете говорить, что осматривали памятники архитектуры? Или все-таки направлялись вон в тот винный магазин? — напустилась она на удивленного мужчину. — Лучше скажите правду. Ни за что не поверю, что вы ценитель прекрасного! Помните хоть, кто «Боярыню Морозову» написал? — Инна тараторила разную чушь, лишь бы вновь позорно не разрыдаться на глазах у этого субъекта.

— Ну, конечно, помню: Репин! — обрадовался знакомый и хитро подмигнул Инне. — Впрочем, мадам, для Бэтмана это не имеет значения. Пускай книжные черви книжки читают. Моя специальность — помогать симпатичным и вечно падающим, но не падшим женщинам.

Владимир, широко растопырив руки, гордо застыл посреди тротуара, перекрыв собой путь прохожим.

— Я Бэтмен! — самодовольно объявил он, широко взмахнув «крыльями».

— Эй, мужчина, выпил лишку — и ступай себе спать. Не хулигань на улице. Давай шагай, не мешай уже движению! — грубо толкнула его дородная тетка с огромной спортивной сумкой через плечо.

— Сударыня, вы, похоже, коренная петербурженка? — вежливо поинтересовался Владимир. — Лишь они еще заботятся о бытовой культуре своего изысканного города.

— Мужик, ты давай иди себе, куда шел, не умничай, — рявкнула тетка и рванула рысью к вокзалу.

«Бэтман» состроил ей вслед свирепую рожу, подхватил Инну под руку и, бережно поддерживая под локоток, потащил в сторону Невского. Она неуклюже ковыляла, болтаясь у него где-то в районе подмышки.

— Должен признать: впервые чувствую себя неплохо под дамским каблуком, — внезапно объявил Владимир Ильич. — Я бы с удовольствием проводил вас до места, Инна Павловна, и сдал с рук на руки вашей легкомысленной родне. Однако, как это вам ни покажется странным, у меня в этом городе тоже есть дела. Короче, что будем делать, хромоножка?

— Помогите доковылять до ближайшей обувной мастерской, — жалобно попросила Инна. — А точнее, до угла. И тогда идите с богом.

— А можно вопрос? — лукаво спросил попутчик, и голос его слегка дрогнул.

— Да. И сразу ответ. — Инна постаралась придать взгляду суровость. — Сегодня вечером я занята. Все? Вы довольны?

— Вообще-то я хотел спросить о другом. Что вы делали сегодня в театре? Там, кажется, нынче выходной? И почему вы так сильно полюбили оперу в последние дни? Ну, если вам так хочется, могу в нагрузку спросить и про нынешний вечер… Желание дамы — закон.

— В театре я встречалась с любовником, — честно призналась Инна каким-то незнакомым тусклым голосом, опустив очи долу.

— Несмешно, — пожал плечами Володя и, усадив ее на стул в мастерской, исчез за дверью.

Предки Карла Ивановича Шмидта были русскими немцами, так сказать, первого призыва — прибыли покорять Россию еще при матушке Екатерине. Это был «немецкий» век на Руси (в отличие от следующего, «французского»), и европейские иммигранты — с их чуждой верой и обычаями, однако говорившие на языке, понятном в то время всем образованным людям, — ощущали себя в северной христианской стране, которой правила их неистовая землячка, вполне вольготно. За два века они изрядно обрусели, и все же внутренняя собранность и аккуратность сохранялись в крови всех последующих поколений в довольно высокой концентрации. К несчастью, новый самодержец России, родившийся полтора столетия спустя на Кавказе, как раз больше всего на свете зова крови и боялся. Даже сильнее классовой солидарности и дружбы юных лет. По его родной Грузии, да и по семьям его родственников тридцатые годы прошлись, как известно, не меньше, чем по другим землям и людям. Никто в СССР особенно не удивился, когда в самые первые месяцы войны из больших городов Центральной России и из Поволжья стали высылать в далекий Казахстан и Сибирь людей с русскими именами и немецкими фамилиями. Ученые, преподаватели, музыканты ехали из Москвы и Ленинграда в глушь, в никуда, возможно, на скорую погибель. Дьявольская логика «дядюшки Джо» была предельно простой: немец рвется к Москве, возможно, там его с нетерпением ждут тайные союзники. Кто? Ну конечно, такие же немцы. Значит, надо сделать так, чтобы никто из них не остался в столице. Вообще. А заодно и в Ленинграде, и в Центральной России.

Карла Ивановича Шмидта, ученого с мировым именем, впрочем, трогать не стали. Правда, на фронт, куда он стремился всем сердцем, отправлять тоже не хотели. «Вы нужны здесь», — каждый раз говорили ему в военкомате, куда профессор с немецкой пунктуальностью наведывался раз в неделю. Впрочем, его сорокалетний возраст и небогатырский вид служили хорошим поводом для отказа. «Не мешайте работать, гражданин Шмидт, у нас и без вас проблем хватает!» — сурово глянул на него, окончательно потеряв терпение, военком.

— Я уже достаточно пожил на свете, успел сделать кое-что в науке. Вряд ли достигну большего. Да и дети наши выросли. К счастью, у них хватило ума взять твою, русскую фамилию. Лучше погибнуть в бою, чем в казахских степях, — мрачно говорил профессор вечером жене, и Марта Петровна молча вздыхала в ответ. У них в семье были не приняты долгие беседы. Зачем? Спорить с супругом было бесполезно, а понимать друг друга они давно научились без слов.

Однако профессор привык всегда добиваться поставленной цели. И в науке, и в жизни. Вот и на этот раз, когда враг был уже на подступах к Ленинграду, высохший, почерневший от переутомления военком махнул рукой и велел гражданину Шмидту через два дня явиться на сборный пункт. Так немолодой профессор наконец попал туда, куда стремился всей душой, — на фронт.

Если бы он ведал, через какие круги ада вскоре придется пройти, какие повороты и ловушки готовит ему судьба, то немедленно выкинул бы из головы любые мысли о фронте. Оставался бы в своем институте, ходил бы до последнего дня на службу, как все эти годы. Работал бы — несмотря ни на что, а потом тихо угас бы в блокаду, как сотни других таких же профессоров, не уехавших в эвакуацию. Как его верная спутница жизни Марта Петровна. Или уехал бы вместе с женой и с детьми в эвакуацию, и тогда его жизнь пошла бы по-другому. Но профессору Шмидту был уготован судьбой иной жребий. Точнее — иной крест.