Бессмертный избранный - София Андреевич

Обводной тракт широкой ровной лентой вьется вдоль леса, и все, что мне теперь нужно — просто идти по ней. Тракт — не тропинка среди пляшущих деревьев. Теперь мне не сбиться с пути. Воды во фляжке почти не осталось, но мне не по себе набирать воду так близко от мертвецов, и я решаю идти дальше. Вдоль тракта много деревень. Быть может, где-нибудь смогу пополнить запасы.

Главное — не попадаться на глаза стоящим у леса солдатам наместника. Им маги, расхаживающие вдоль леса, наверняка не понравятся. Я спускаюсь в овраг, стараюсь идти вдоль дороги, не привлекая внимания, иногда забредаю в тень деревьев. Но мои меры предосторожности оказываются лишними. До самого вечера ни один друс не блеснул на солнце. Ни одного солдата не попалось мне на глаза на ведущих в лес тропах, и я уже начинаю думать, что наместник отозвал своих воинов обратно в Шин.

В конце дня мимо проезжают подряд сразу три повозки. Я прячусь за деревьями, помня о своем обещании, и улавливаю краем уха разговор. Селянки везут овощи для Шинского рынка. Одна из них сетует на солдат наместника, которые проверяют мешки и часто ухитряются своровать пару-тройку наливных яблочек или горсть орехов, или огурец покрупнее.

— Пока доедешь до Шина, в мешке половины нет. Каждый норовит нос сунуть, сладу нет с ними.

— А ты пожалуйся мигрису, Висела. Пусть он поможет, — задорно отвечает ее товарка.

— И заберет за помощь остальные полмешка? Ну уж нет, спасибо. В деревне таких помощников хоть за вихры потаскаешь, а тут…

Они обе смеются и продолжают разговор, но я уже не разбираю слов.

Я ночую под сенью леса, не заходя вглубь, чтобы не потеряться на одной из бесчисленных троп. Утром мимо проезжает еще одна повозка, и я так устала, голодна и просто умираю от жажды, что решаю просить о помощи.

Кое-как пригладив волосы, я выхожу на дорогу и протягиваю вперед раскрытые ладони. Повозка уже близко, я вижу, что это двуколка, которую еле тащит старая тощая кобылка. Заметив меня, она всхрапывает и резко замирает, заставив сидящих в двуколке мужчину и женщину дружно охнуть.

Мужчина передает женщине поводья и спрыгивает на землю. Его взгляд напряжен, губы сжаты. На ходу потрепав кобылку по шее, он делает несколько шагов вперед, мне навстречу. Я стою молча, не опуская рук и глядя прямо на него.

— Что тебе нужно? — спрашивает мужчина.

— Воды, — говорю я. — Я иду в сторону Шина уже два дня. Я очень хочу пить, пожалуйста, если бы вы только дали мне напиться.

Он внимательно оглядывает меня. Задерживает взгляд на лице, неодобрительно качает головой. Я уже жду вопроса, который он только собирается задать. Я знаю, что он спросит — он должен спросить, ведь встретились мы не где-то, а рядом с землями магов. И я вполне могу быть одной из них.

— Вода у нас есть, — говорит мужчина. — Да вот только скажи мне сначала, кто ты такая.

Не опуская взгляда, я медленно подношу руку к шее и достаю из-за воротника зуб. Мужчина сжимает кулаки, прищуривается, чтобы лучше разглядеть, и кивает, когда я начинаю говорить.

— Я — ученица Мастера. Маг крови и воды из вековечного леса…

— Так чего в лес не идешь, маг крови? — Он почти перебивает меня, я слышу в его голосе злость. — Вот же она, ваша земля. Что ж вы по нашей-то шастаете? Запрет нисфиура на вас не распространяется? Нам из-за тебя неприятности не нужны.

— Поехали, Ферп, — тут же доносится из двуколки испуганный голос женщины. — Пусть идет своей дорогой, не связывайся.

— Я заблудилась, — говорю я. — Пожалуйста, если бы вы только дали мне воды. Я не прошу ничего другого.

— В лесу много ручьев, — говорит мужчина, отступая к двуколке. — Посторонись, маг. Мне не хочется тебя трогать, но на пути лучше не стой. Я чту запрет. И тебе советую.

Я устала, хочу есть и пить, а до знакомых мест еще идти и идти. Мужчина не груб, но он говорит правду и он не хочет подвергать себя и свою спутницу опасности. Если кто-то узнает о том, что он помог магу, которая вопреки запрету покинула лес — помог, а не прогнал и не поднял тревогу — ему самому не поздоровится.

— Хорошо, — говорю я. — Хорошо, я ухожу.

Убрав зуб, я отступаю с дороги и позволяю повозке проехать мимо.

Из-за жажды мое магическое чувство обострилось, и я слышу и чувствую, как плещется вода в бочонке, который стоит в двуколке. Она уже нагрета солнцем, теплая и не очень вкусная, но это вода, которая мне так нужна.

Я сдерживаю себя изо всех сил. Глядя вслед удаляющейся двуколке, я закусываю губу и кляну себя за слабость духа. Мастер мог бы парой слов заставить этого мужчину не просто поделиться водой, но и довезти нас до самой Асмы. Он покинул лес и добрался до Шина, чтобы сообщить наместнику о раненом юноше, которого я отыскала. И его не остановили и не бросили в клетку за нарушение запрета.

Этому запрету всего шесть Цветений, и люди еще не забыли времена, когда маги мановением руки разводили тучи и унимали жар у лихорадящего ребенка. Тогда были сильные маги, и у них были сильные ученики — но от этой силы осталась сейчас малая часть, почти ничего, бездари вроде меня, которые никогда не станут великими, потому что не рождены такими. И этот мужчина почувствовал мою слабость — потому что знал, каково это — ощущать настоящую силу магии. И он спихнул меня со своего пути, как котенка, потому что знал, что я — ничто, огрызок мага, заключенный в тело хилой девчонки с уродливым лицом.

Мастер постоянно говорит мне об этом. Я должна была покинуть его уже через Цветение после начала обучения — потому что дар мой мал и способности слабы. Если бы не запрет Мланкина, на долгое время лишивший Мастера возможности искать себе учеников, я бы уже давным-давно месила высокими сапогами болота Шембучени.

Я вспоминаю о Серпетисе и его ране, которая зажила на глазах — зажила быстро и хорошо, хоть я и не применяла никакой магии. Мастер сказал, что все дело в вовремя наложенной кашице из трав, но когда я проколола ногу острым сучком, она помогла мне далеко не так быстро. Серпетиса я лечила не магией — не словом и делом, не заклятием и зельем, но глубокая рана от стрелы затянулась так быстро, словно ее кто-то заговорил.

Быть может, во мне все же что-то есть? Какая-то способность, какой-то дар, таящийся внутри до поры, до времени? Я видела такие раны раньше. Яд и стрела — смертельно опасное сочетание, а в этой стреле была еще и магия. Я почувствовала ее кислый запах, когда промывала рану в первый раз. Чужой, незнакомый, странный. Но это определенно была она, и эта магия должна была помочь яду разъесть плоть Серпетиса, заставив его гнить изнутри.

Усталость берет свое. Я забредаю в тень деревьев, усаживаюсь на траву, прислонившись спиной к нагретому солнцем стволу. Язык кажется огромным, грозит вывалиться изо рта. В глаза словно насыпали пыли, губы потрескались, и я боюсь даже шевелить ими — не хочу, чтобы выступила кровь. Не хочу тратить свои силы зря.

Я прислушиваюсь к воде, но ничего не слышу. Поблизости ни ручейка, ни речки. Даже Шиниру уже не откликается на мой робкий зов. Я закрываю глаза, говоря себе, что чуточку посижу в тени и пойду дальше.