Бессмертный избранный - София Андреевич

Мужчина передает женщине поводья и спрыгивает на землю. Его взгляд напряжен, губы сжаты. На ходу потрепав кобылку по шее, он делает несколько шагов вперед, мне навстречу. Я стою молча, не опуская рук и глядя прямо на него.

— Что тебе нужно? — спрашивает мужчина.

— Воды, — говорю я. — Я иду в сторону Шина уже два дня. Я очень хочу пить, пожалуйста, если бы вы только дали мне напиться.

Он внимательно оглядывает меня. Задерживает взгляд на лице, неодобрительно качает головой. Я уже жду вопроса, который он только собирается задать. Я знаю, что он спросит — он должен спросить, ведь встретились мы не где-то, а рядом с землями магов. И я вполне могу быть одной из них.

— Вода у нас есть, — говорит мужчина. — Да вот только скажи мне сначала, кто ты такая.

Не опуская взгляда, я медленно подношу руку к шее и достаю из-за воротника зуб. Мужчина сжимает кулаки, прищуривается, чтобы лучше разглядеть, и кивает, когда я начинаю говорить.

— Я — ученица Мастера. Маг крови и воды из вековечного леса…

— Так чего в лес не идешь, маг крови? — Он почти перебивает меня, я слышу в его голосе злость. — Вот же она, ваша земля. Что ж вы по нашей-то шастаете? Запрет нисфиура на вас не распространяется? Нам из-за тебя неприятности не нужны.

— Поехали, Ферп, — тут же доносится из двуколки испуганный голос женщины. — Пусть идет своей дорогой, не связывайся.

— Я заблудилась, — говорю я. — Пожалуйста, если бы вы только дали мне воды. Я не прошу ничего другого.

— В лесу много ручьев, — говорит мужчина, отступая к двуколке. — Посторонись, маг. Мне не хочется тебя трогать, но на пути лучше не стой. Я чту запрет. И тебе советую.

Я устала, хочу есть и пить, а до знакомых мест еще идти и идти. Мужчина не груб, но он говорит правду и он не хочет подвергать себя и свою спутницу опасности. Если кто-то узнает о том, что он помог магу, которая вопреки запрету покинула лес — помог, а не прогнал и не поднял тревогу — ему самому не поздоровится.

— Хорошо, — говорю я. — Хорошо, я ухожу.

Убрав зуб, я отступаю с дороги и позволяю повозке проехать мимо.

Из-за жажды мое магическое чувство обострилось, и я слышу и чувствую, как плещется вода в бочонке, который стоит в двуколке. Она уже нагрета солнцем, теплая и не очень вкусная, но это вода, которая мне так нужна.

Я сдерживаю себя изо всех сил. Глядя вслед удаляющейся двуколке, я закусываю губу и кляну себя за слабость духа. Мастер мог бы парой слов заставить этого мужчину не просто поделиться водой, но и довезти нас до самой Асмы. Он покинул лес и добрался до Шина, чтобы сообщить наместнику о раненом юноше, которого я отыскала. И его не остановили и не бросили в клетку за нарушение запрета.

Этому запрету всего шесть Цветений, и люди еще не забыли времена, когда маги мановением руки разводили тучи и унимали жар у лихорадящего ребенка. Тогда были сильные маги, и у них были сильные ученики — но от этой силы осталась сейчас малая часть, почти ничего, бездари вроде меня, которые никогда не станут великими, потому что не рождены такими. И этот мужчина почувствовал мою слабость — потому что знал, каково это — ощущать настоящую силу магии. И он спихнул меня со своего пути, как котенка, потому что знал, что я — ничто, огрызок мага, заключенный в тело хилой девчонки с уродливым лицом.

Мастер постоянно говорит мне об этом. Я должна была покинуть его уже через Цветение после начала обучения — потому что дар мой мал и способности слабы. Если бы не запрет Мланкина, на долгое время лишивший Мастера возможности искать себе учеников, я бы уже давным-давно месила высокими сапогами болота Шембучени.

Я вспоминаю о Серпетисе и его ране, которая зажила на глазах — зажила быстро и хорошо, хоть я и не применяла никакой магии. Мастер сказал, что все дело в вовремя наложенной кашице из трав, но когда я проколола ногу острым сучком, она помогла мне далеко не так быстро. Серпетиса я лечила не магией — не словом и делом, не заклятием и зельем, но глубокая рана от стрелы затянулась так быстро, словно ее кто-то заговорил.

Быть может, во мне все же что-то есть? Какая-то способность, какой-то дар, таящийся внутри до поры, до времени? Я видела такие раны раньше. Яд и стрела — смертельно опасное сочетание, а в этой стреле была еще и магия. Я почувствовала ее кислый запах, когда промывала рану в первый раз. Чужой, незнакомый, странный. Но это определенно была она, и эта магия должна была помочь яду разъесть плоть Серпетиса, заставив его гнить изнутри.

Усталость берет свое. Я забредаю в тень деревьев, усаживаюсь на траву, прислонившись спиной к нагретому солнцем стволу. Язык кажется огромным, грозит вывалиться изо рта. В глаза словно насыпали пыли, губы потрескались, и я боюсь даже шевелить ими — не хочу, чтобы выступила кровь. Не хочу тратить свои силы зря.

Я прислушиваюсь к воде, но ничего не слышу. Поблизости ни ручейка, ни речки. Даже Шиниру уже не откликается на мой робкий зов. Я закрываю глаза, говоря себе, что чуточку посижу в тени и пойду дальше.

Открываю я их, когда мне в шею вонзается боевая игла.

Уже ночь, вокруг тихо, и Чевь в гордом одиночестве взошла на небо, которое еще вчера делила с сестрой. Я не слышала шагов, я не слышала голосов. Укол иглы болезнен и остер. Я хватаюсь рукой за шею, чувствую, как цепенеет тело, поддаваясь яду.

— Нет. Кровь… кровь… — шепчу я, но рука безвольно падает, и игла остается в шее, выпуская каплю за каплей заключенный внутри яд.

Боевые иглы нечасто убивают. Они обездвиживают, лишают способности сопротивляться и — что главное в случае с магами — говорить. Я могла бы заставить кровь и воду их тела излиться наружу через кишки. По крайней мере, я знаю это заклинание. Но я слишком устала и даже не услышала приближающихся шагов. Я не успела.

— Готова! — говорит звонкий молодой голос. — Несите мешок.

Наконец, я их вижу. Три человека в кожаных корсах с блестящими в лунном свете друсами в руках. Это солдаты наместника, я не могу ошибаться. Это солдаты, а я — маг, разгуливающий по Обводному тракту вопреки запрету.

— Привяжись веревкой, — командует другой голос. — Давайте, время не ждет.

Я вижу, как тот, что повыше, обвязывает веревку вокруг своей талии и подает свободный ее конец одному из тех, что пониже. Это может показаться смешным где угодно, но только в не Шиниросе и только не на краю вековечного леса. Я уселась у первого ряда деревьев, потому что сама боюсь — боюсь сгинуть в лесу, тропинки в котором меняются местами в мгновение ока.

— Она еще смотрит, — со смешком говорит тот же голос. — Давай же мешок, мне уже не по себе от ее взгляда.

Пока двое держат веревку, один медленно приближается ко мне. Он чуть колеблется, ступая под кроны. Глаза блестят, оглядывая пространство позади меня. Друс в руке готов к бою — и я знаю, что им воспользуются без промедления. Леса солдаты боятся. Нас чуть меньше, но тоже.

Мужчина останавливается рядом со мной, упирает древко друса в землю и разворачивает мешок.