Бессмертный избранный - София Андреевич

— Что я должна буду сделать? — повторяю я.

Бородач достает узелок с едой, разворачивает его и предлагает мне краюху хлеба и сушеное мясо.

— Голодна, Инетис?

Я хмурюсь и злюсь из-за его недомолвок, но от еды не отказываюсь. Мы вечерничаем в тишине, нарушаемой лишь стрекотом каких-то букашек да шелестом травы на ветру. Потом, завернувшись в рогожу, бородач ложится спать, а я выбираюсь из повозки по нужде да и просто размяться. К присутствию этого угрюмого человека я уже привыкла, и ночное платье уже не кажется мне неподобающим нарядом для прогулки на свежем воздухе в его компании.

Я ступаю ногами в траву, чувствуя тепло нагретой солнцем земли. Ветерок обдувает лицо, вокруг тихо и спокойно. Мы в такой глуши, что, кажется, в мире вокруг больше никого и нет. Я шагаю по оврагу, аккуратно, глядя под ноги. Трава здесь почти по колено, высокая, мягкая, как шелк. В детстве я и Цили часто уходили из дома в луга, где играли и бегали дотемна, пока испуганная мать не приходила искать нас.

Пока мы были маленькими, Сесамрин не очень много рассказывала нам о магии, позволяя природе самой учить нас. Цили очень удивлялся тому, что я не чувствую запаха трав и не понимаю, как отличить простую травинку от ядовитой или полезной. А я не знала, как объяснить ему, что я слышу в вихре ветра за окном или в шепоте ручья недалеко от дома. Я пыталась напеть ему песню холодного ветра, но у меня получалось плохо, он смеялся над моим пением, я обижалась и замолкала.

Уже потом, когда мы стали постарше и поняли, что наша мать не просто варит в своем котле пучки трав и поит этим отваром больных людей, но и что-то при этом еще говорит, она рассказала нам.

Магией, по словам Сесамрин, мир был полон всегда. Это как ветер и вода, как солнце и земля, как огонь — сотни Цветений, с самого сотворения мира магия была с нами, и мы дышали ей, ели ее и пили. На севере и юге, на закате и восходе магия одинаковая и разная, как разные дети у одной матери от разных отцов.

Говорят, на севере очень много магов воды. Там много снега, всегда воют ветры, и северный народ, оёкто, строит не легкие домики из глины и дерева, а крепкие большие дома, в которых живут по несколько семей, каждая из которых по очереди поддерживает пламя в очаге. Их маги первыми овладели искусством молчаливой речи — на каменных табличках они острыми железными прутьями начали выбивать знаки, которые, если их прочитать, обретают силу настоящих слов. Северная магия сурова, обычаи оёкто странные, как и они сами.

На восходе, там, где Цветущая равнина переходит в Пустынный край, на больших, с дом размером, шестиногих черепахах кочевники бродят по выжженным солнцем землям. Их магия слаба, а сам народ малочислен и глуп. Асморанта никогда не воевала с пустынниками, и они никогда не решались нарушить наши границы. У них нет даже оружия, только длинные острые палки, которыми они убивают мелких ящериц и змей. Говорят, они едят сырое мясо и пьют змеиную кровь. Только магия крови у них и есть — чутье, позволяющее пустынникам выслеживать добычу за много мересов.

В горах, отрезающих Цветущую равнину от закатных земель, находятся Каменный водопад и Глиняная пустошь. Еще дед Мланкина отправил туда большой отряд — посмотреть, разузнать, нарисовать карту тех земель. Прошло уже больше полусотни Цветений, а отряд так и не вернулся. Ходят слухи, что за Глиняной пустошью мир кончается. Горы отрезают Цветущую равнину от бездны, дышащей холодом и мраком. В детстве, наслушавшись выдумок брата про страшных чудовищ, приходящих из бездны за маленькими непослушными детьми, я не могла спать, плакала, звала маму, а поднимавшийся в доме ледяной ветер срывал с меня одеяло и заставлял Цили хныкать от холода.

На юге узкой полоской земли Асморанта отделена от Первозданного океана. Этой землей, называемой просто побережьем, никто не владеет. Отец только цокнул языком, когда я как-то спросила его, почему нисфиур не направит туда войска и не захватит ее.

— Много вопросов для женщины. — И я отстала.

Ходят слухи, что за океаном есть другие края и другие земли, но ни мать, ни отец не знали, кто там живет, и как они называются. Считается, что север — край магии ветра и воды, на восходе сильна магия крови, на пустошах правит магия земли и огня, а в Цветущей равнине Чевь и Черь дают мощь магии трав. Родиться травником в Асморанте значит родиться счастливчиком. По крайне мере, так было до запрета.

Отказавшись от магии, Мланкин отказался от воздуха, дающего равнине жизнь. Еще только шесть Цветений прошло с того дня, и Асморанта еще не осознала, что натворил ее владетель. Я надеюсь, что мой муж опомнится.

Иначе в скором времени непременно быть беде.

Я ложусь в траву и слушаю, как поют жуки, как сладко пахнет ветер, ощущаю, как тепла земля подо мной. Я так давно не спала в траве. Каменные стены дома Мланкина давили на меня. Холоден камень. Даже объятья мужа не могли согреть меня в этих стенах. Я вспоминаю его губы на своих губах, его руки на своем теле и закрываю глаза.

Я люблю его до сих пор. Несмотря на то, что он отрекся от меня, заставил умереть, лишил меня всего — родителей, сына, богатства, крыши над головой. Я не хочу возвращаться, но сердце мое болит острой болью, которая пройдет еще очень нескоро. Я не могу злиться на него — хочу, но не могу. Инетис, дочь тмирунского наместника, не просто унижена — она раздавлена. Не сломлена, но согнута предательством так, что еще нескоро сможет распрямиться. Это все еще слишком близко.

Я закусываю губу и сворачиваюсь клубочком в траве. Не знаю, сколько проходит времени, но вот уже земля перестает казаться мне теплой, да и ветерок несет прохладу. Солнце касается холмов, вот-вот готовое скрыться за ними, и на землю медленно опускаются сумерки. Но это только кажется, что медленно. Сумрак в Асморанте обманчив. Я поднимаюсь с земли и возвращаюсь к повозке — и тут кто-то резко дергает солнце за жирный бок, и оно падает за горизонт. Наступает почти полная тьма, в которой ярким холодным светом вспыхивает луна Чевь.

Я чувствую, как меняется настроение ветра, как все вокруг меняется, обретая свой ночной облик. Трава становится почти черной, и пока свет Чеви на нее не упадет, лучше по такой траве не ходить. Я забираюсь в повозку, к безмятежно храпящему под своей рогожей бородачу. Мне холодно, я ежусь и поджимаю ноги под себя, но все никак не могу согреться. Наконец, меня накрывает своим одеялом усталость, и я засыпаю. В какой-то момент мне становится тепло и хорошо, как дома — дома в Тмиру, а не дома в постели Мланкина. Я открываю глаза и понимаю, что прижалась спиной к теплой спине бородача. Мысль о том, чтобы отодвинуться, кажется мне разумной, но мне так тепло… И я снова засыпаю.

Мне снится странный сон.

Я вижу горы, их высокие пики вздымаются ввысь, пронзая темное низкое небо. За горами нет ничего, только бездна — та самая бездна, которая так часто мне снится в кошмарах. Я стою у ее края, но стою не одна — со мной люди, их много, и все они говорят друг с другом и со мной на незнакомом языке. Я не вижу их, просто слышу голоса, и когда поворачиваюсь, чтобы посмотреть, замечаю, что стою я на горной тропе, вьющейся по склону. Тропа широка, словно вырублена кем-то из камня специально. По ней могут проехать, не задев друг друга, две повозки. Или даже три.