Бессмертный избранный - София Андреевич

Деревянная дверь со скрипом отворяется, и нам навстречу, словно он уже знал, что мы придем, выходит старик, один из тех, кого называют халумни — мудрец, знающий время своей смерти. Он мал ростом, едва ли мне по плечо. Седые длинные волосы заплетены в жидкие косы, тонкие руки в широких рукавах простой рубуши кажутся совсем детскими.

Старик останавливается, перешагнув порог, и мы останавливаемся прямо перед ним. Тонкая рука протягивается вперед и касается моего плеча. Это как укол иголкой — резкая боль от прикосновения чужой и чуждой магии. Плечо немеет, но я не опускаю взгляда и терпеливо жду.

Наконец, старик отпускает меня и поворачивается к моему спутнику.

— Мастер, — говорит бородач. — Я привел тебе ту, которую ты ждал.

Мы въезжаем в город во второй половине долгого дня. Устали все — и я, и Улис, и лошади. Мой спутник зевает и беззастенчиво потирает рукой онемевший от долгого сидения в седле зад. Я ерзаю, сгорая от желания плюнуть на все и последовать его примеру.

Улис ведет меня окольными путями — мимо городской помойной ямы, дым от которой ест глаза и заставляет кашлять, мимо лобного места, пришедшего в запустение с тех пор, как указ о казни магов был заменен на указ об изгнании. В Тмиру, Шиниросе и Асморе казнили почти за городом, там, где дым и вопли сжигаемых заживо преступников не мешали добрым людям. В Шембучени, где сыростью пропитывался даже воздух, огонь наоборот, разводили в центре города или села. После того, как кого-нибудь сжигали, огонь не тушили. На нем готовили еду, сушили одежду, грели воду. Шембученцы сжигают не только живых, но и мертвых — все из-за проклятых шмису, которым только дай волю — вмиг нашпигуют живот, сожрут потроха и целую тьму себе подобных произведут. У них к огню совсем другое отношение. Хотя я похлебку, сваренную на останках любимого дедушки, есть бы точно не стал.

— О, — говорит Улис, — это чего-то?

Я смотрю вперед, понимаю, где мы, и разражаюсь ругательствами.

— Ты зачем нас через клетки повел? — Лошадь, встревоженная уже доносящейся до нас вонью жуска, начинает фыркать и нервничать. — Неужто другого пути не нашлось?

— Зато время не потеряем, — говорит он. — Радуйся, что жуск, а не что покрепче, благородный.

Да уж, повод так повод. Мы уже приближаемся к клеткам, и запах становится все сильнее. Жуск. Клетки. Не думал, что когда-нибудь полюбуюсь на них так близко.

В каждом большом городе есть преступники, которые натворили что-то такое, за что и казнить не казнишь, и на свободу сразу не отпустишь. Еще во времена Челмариса Могучего пленников и преступников сажали в глубокие ямы, где они гнили заживо, сожалея о содеянном и моля о пощаде.

Но когда вокруг много земли, вокруг много ее магии. А когда преступник — маг, то этой магии в два раза больше. Из ям днями и ночами доносились вопли терзаемых чароземом преступников. Им казалось, что земля шевелится и в яму снизу кто-то лезет, они слышали стоны и ужасные голоса, видели, как обваливаются, грозя засыпать, земляные стены. После возвращения из очередного похода, Челмарис без зазрения совести заменял «старых» тронувшихся умом пленников на «новых», но походы кончились, Алманэфрет покорился весь, и остатки пленников вскоре стали грызть себя и биться головами о стены ямы, окончательно спятив. Пришлось нисфиуру смилостивиться и казнить лишившихся разума, а на будущее подумать о способе наказать за преступление, не сводя преступника с ума.

Клетки стали хорошим решением.

Скрепленные магией, сделанные из твердых пород дерева, они могли служить долго. Днем преступник висел в клетке над ямой, он дышал воздухом, видел мир вокруг, понимал, что потерял из-за своего неподобающего поведения. А ночью клетку опускали в яму — чтобы закрепить урок. После пары-тройки ночей в яме, которая воет и рычит страшными голосами, даже самый отпетый убийца проникался содеянным и обретал просветление. В клетках держали иногда по чевьскому кругу и даже дольше. Но не больше сезона — слишком уж гнетуще действовала на рассудок чистая и дикая магия чарозема.

Поскольку преступник из клетки не выходил, вскоре от него и из ямы начинало тянуть всем тем, чем обычно тянет из таких мест. Дно ямы засыпали жуском, который раз в чевьский круг сгребали вместе с отходами и вывозили к помойной яме, благо клетки обычно ставили от нее недалеко.

В Тмиру клетки пустовали. Отец предпочитал наказывать работой. Воры чистили конюшни, клеветники помогали в поле, мошенники ухаживали за скотиной. Но в Шиниру, похоже, это приспособление было в ходу. Я слышу характерный скрип лебедки и голоса солдат. Мы выезжаем из-за поворота, и клетки предстают перед нами во всей своей красе.

В одной, повернувшись к дороге спиной, сидит мужчина. Три клетки лежат в ямах, раз лежат днем, значит — пусты. Еще одна стоит на земле у ямы, рядом с повозкой, из которой воины вытаскивают очередного преступника.

Преступницу.

Я замедляю ход лошади, чтобы разглядеть ее. Это совсем молодая девушка, Цветений двадцать, не больше. Грязная одежда, растрепанные волосы, связанные руки — может, воровка? Один из солдат, высокий и светловолосый, с друсом в руке, что-то тихо говорит, и два его спутника поднимают девушку на руки и резко ставят рядом с повозкой. Она падает на колени, не сумев удержаться на ногах.

— Вставай! — Голос светловолосого еле слышен отсюда, но я все же разбираю слова. — Приехали. Клетки. Твой новый дом.

Девушка что-то говорит, не поднимая лица — я вижу, как шевелятся ее губы. Ее снова поднимают и на этот раз поддерживают. Тем временем охрана клетки открывает дверцу. Светловолосый дает короткое указание, и девушку затаскивают внутрь. Она поднимает лицо, бледное, с огромными от отчаяния глазами, и я замечаю на нем длинный шрам, искажающий черты.

— Пожалуйста, — слышу я ее звенящий голос. — Вы ведь знаете, что я не навредила бы вам. Отпустите меня.

Ее ставят на пол клетки, дверца захлопывается, и охрана запирает клетку на большой железный замок.

— Развяжите ее.

Теперь, когда магия и прутья не позволят девушке бежать, узлы развязывают. Веревку солдаты забирают с собой. Я слышу в коротком разговоре «Асклакин» и вспоминаю, что это имя шиниросского наместника. Чем же она ему насолила? Что она сделала?

— Жаль девушку, — замечает Улис.

Я понимаю, что нам надо ехать, если не хотим привлечь внимание — а мы его привлечь не хотим. Мы проезжаем мимо под скрип лебедки. Натягивающаяся цепь подтягивает клетку выше, и вот уже девушка повисает над ямой. Ухватившись за прутья, она что-то говорит своим тюремщикам, и это не мольба. Светловолосый едва успевает ухватить за руку своего смуглого товарища — тот уже готов был выпустить боевую иглу из перчатки.

— Увидимся на лобном месте, маг! — выплевывает он. — Поехали! Наместник ждет.

— Маг, — произносит Улис слово, которое я повторяю про себя. — Давненько магов тут не ловили.