Моя свекровь и другие животные - Карина Демина

– …Ваша регистрация означает…

– Я поняла, – прервала я этот поток речи. – Жалоба не может быть принята и зарегистрирована. А ничего, что меня похитили?

– В соответствии с третьим пунктом договора об оказании посреднических услуг, принятом вами в полном объеме…

Впредь всегда буду читать лицензионные соглашения.

– …Агентство имеет право вмешаться в вашу существующую жизнь с тем, чтобы реорганизовать ее должным образом.

Мы вновь переглянулись. И Нкрума слегка пожал плечами.

– То есть помочь нам вы не можете?

– Ассоциация должным образом отреагировала на поступившие жалобы и в процессе расследования постановила…

Со стула я все-таки не сверзлась.

Уже достижение.

Ночь пришла с востока. Она предупредила о приближении прохладой и звоном комарья, которое выбралось из нор, спеша воспользоваться кратким окном приемлемой температуры. Полупрозрачные тела насекомых поднялись над садом. И в мелодичный перезвон их крыльев вмешалось тяжелое гудение шершней. Их тяжелые тела скользили в комариных тучах, распугивая гнус.

Надо будет гнездо поискать, обложить желтыми камнями, чтобы никто не наткнулся ненароком. И при роении отметить, куда молодые матки в спячку залягут.

Нкрума сидел у окна.

О шершнях думалось легко, как и о комарах, что стучались в стекло мелкой дробью. Некоторые садились, позволяя разглядеть и полупрозрачные тельца, и тонкие лапки, и свернутые нити хоботков.

– Страдаешь? – Гарджо подкрался незаметно и, несказанно довольный этим обстоятельством, щелкнул брата по носу.

Тот только отмахнулся.

– Невеста не понравилась?

Не в этом дело.

– Она здесь не выживет, – тихо сказал Нкрума. – Я даже не уверен, что ей в доме безопасно.

Слишком хрупкая.

С тонкой кожей, которую пробьет не то что комариный хоботок, но и тонкое жало пустынной мошки, которая опасна разве что новорожденным.

С теплой кровью, что будет манить всех хищников в округе. С любопытством неумеренным и готовностью лезть туда, куда не стоит. Чудо, что анемоны не плеснули в нее желудочным соком, точно без ожога не обошлось бы.

– Не знаю… она цветочкам понравилась. А Бои бесится… Таль уже сбежал. Прячется на полигоне… ты не хочешь?

– Настроения нет.

– Матушка разослала приглашения. Будет представлять твою невесту старейшинам, ну и всем, кто прибудет. А прибудут, как понимаешь, многие.

Шершень появился в стекле беззвучно, на долю мгновенья сложив крылья. Лапы его, снабженные плотными выростами хитина, впились в комариное тельце. И, прежде чем комар успел подняться, жвалы шершня ловко откусили ему голову.

Нкрума поежился.

Невесту было жаль, а себя и того жальче. Возникла трусливая мысль бежать, если не в пустыню, то хотя бы с планеты, но…

Матушка этого точно не простит.

– Когда? – со вздохом поинтересовался он.

– Так… завтра. – Братец проводил шершня задумчивым взглядом. – Чего тянуть-то?

И вправду чего?

…Ночь пахла азалиями. Вот никогда особо цветы не любила, и, быть может, нынешний аромат к азалиям имел отношение весьма опосредованное, но вот не шли они у меня из головы, эти разнесчастные азалии.

И еще дом.

И пустыня, голос которой доносился сквозь стены. Я способна была расслышать каждое слово ее. Шелест песков, запертых там, за оградой, которую местные хозяева мнили непреодолимой. Но достаточно было откликнуться, и песчаное море смоет ее, накроет дом по самую крышу.

Слышала шорох змей.

И шелест крыл неведомых насекомых. И как-то беспокойно мне становилось.

– Что, тяжко тебе? – шепотом поинтересовалась я у сороконожки, которую посадили-таки в банку. Банка была высокой, из толстого стекла и с крышкой надежного вида. Но сороконожка ворочалась и скреблась, норовя пробиться сквозь прозрачную эту преграду.

При звуке моего голоса она замерла.

А после заскреблась с куда большим энтузиазмом, как бы видом своим показывая пример: вот так надо, Агния. А ты лапки сложила – и конец борьбе за независимость.

Тянуло прохладой.

И азалиями.

И кажется, ночной сад был полон жизни, но что-то, наверное, здравый смысл, подсказывало мне, что не стоит туда соваться. Целее буду.

– Дорогая… – Свекровь не удосужилась постучать. Она вплыла в комнату с уверенной неторопливостью океанского лайнера, знающего, что он – самый роскошный корабль в океане.

Белый костюм.

Золотые цепочки на запястьях. Домашние тапочки расшиты круглыми камнями, которые мне напоминали чьи-то глаза. Пояс с теми же камнями.

Сверток в руках.

– Добрый вечер, – я старалась говорить спокойно. – Я вот… в окно смотрю.

– Это хорошо. Только выходить не следует. Этот мир, полагаю, слишком чужд для тебя.

– Чужд.

Надо же, какое у нас вдруг возникло взаимопонимание.

– Я вообще не представляю, как такое возможно…

– Что именно? – Величественный взмах руки, и сверток превратился в платье. То есть не совсем чтобы в платье: просторные шаровары из бледно-зеленой тюлеобразной ткани, узкая рубашка до середины бедра и просторный жакет, на сей раз изумрудного колеру. – Мне подумалось, что тебе, должно быть, не слишком удобно все время ходить в одном и том же. Поэтому если ты не возражаешь…

Какие вежливые слова, а тон таков, что становилось ясно: не стоит мне возражать.

Я и не собираюсь.

– Я взяла на себя смелость подыскать домашнее платье. Думаю, в нем тебе будет удобно. Завтра доставят другие.

– Спасибо.

Интересно, а белье под это платье полагается надевать?

– Не за что, дорогая… Не за что, – она любовно провела по ткани ладонью. – Это круонский шелк… мы держим несколько ферм с шелковичными червями. Слышала?

– Кто не слышал о шелковичных червях, – пробормотала я.

Белье имелось.

Я просто не сразу поняла, что эти мотки веревочек с запутавшимися в них кусочками ткани и есть белье.

– Действительно… Нам повезло на пески с высоким содержанием кварца. К слову, я собиралась отдать эти фермы за сыном.

Мило.

Это у них так принято, за женихом приданое давать?

– Он, конечно, несколько далек от прикладной биологии…

Я все же присела и покачала головой, надеюсь, выражая именно сочувствие.