Записки неримского папы - Олег Батлук

Артемка, ты моя фиолетовая корова. Добрая и неуклюжая.

Счастье человека определяется тем, как он просыпается.

Если человек встает по ребенку, а лучше по нескольким, или по ворчаще-пинающей жене (мужу), или по котам, собакам, хомякам, попугаям и прочим скачущим по нему домашним животным, а в идеале, конечно, по всему этому одновременно, – такой человек счастлив.

Несчастный человек – тот, кто встает по будильнику.

Раннее утро.

Артем притопал в родительскую кровать.

Она у нас расположена изголовьем к окну.

У сына есть ритуал: на утренней зорьке он стоит у окна с чашечкой кофе и наблюдает за пробуждением жизни.

Хорошо, без чашечки кофе, но скоро и до нее дойдет.

На пути к подоконнику, с которого Артем обозревает окрестности, лежит тело. Мое. Бездыханное. Потому что я задержал дыхание, притворяясь спящим.

Мне кажется, Артем давно меня раскусил, но принимает правила игры.

Он крадется. Старается меня не потревожить.

Карабкается через меня к окну, хватаясь за мое ухо, наступая мне в область паха. Артем сосредоточен. Он не должен разбудить папу. На меня рекой текут его слюни.

Наконец сынок в своей театральной ложе.

Приступает к озвучанию, как актер дубляжа. Окна у нас добротные, пластиковые, звук практически не пропускают. Для малыша картинка снаружи – немое кино. Поэтому он добавляет звуковую дорожку. Комментирует происходящее.

Артема пока понимают только два человека в этом мире: я и сам Артем.

По бормотанию сына я с закрытыми глазами, не вставая с кровати, понимаю, что происходит у нас во дворе.

Вот сосед с первого этажа, заслуженный алкоголик района, ползет огородами к подъезду.

Вот сосед с пятого этажа подкачивает колесо у своей доисторической «копейки». Странный тип. Даже страннее заслуженного алкоголика. Странный, потому что он никуда не поедет. Ни в этот раз, ни во все остальные, когда сосед подкачивает колесо. А делает он это почти каждое утро. Возможно, ему просто нужно знать, что колесо в порядке и в нужный момент он сможет уехать от погони. Когда за ним придут санитары.

О, нет. Только не это. Судя по градусу озвучки, во двор заехал мусоровоз. И теперь Артем во что бы то ни стало должен быть там, внизу. Мусоровоз – это его фетиш. Он любит мусоровоз как маму, папу, бабу, чупа-чупс и «Спокойной ночи, малыши», вместе взятые.

Все, скандал.

Доспать Артем мне не даст.

Какой может быть сон, когда его кумиры в засаленных комбинезонах грузят волшебные мусорные баки.

Через минуту мы оба стоим у окна и машем, машем удаляющемуся мусоровозу.

И в воздух чепчики бросаем.

Если бы они у нас были.

В детстве у меня был хомяк. Помню, как он смешно спал. Чтобы заснуть, хомяку требовалась куча мусора. Обрывки бумаги, вата, листья, поилка – все это маниакально собиралось в одном углу. Хомяк протискивался внутрь этой свалки и только там отходил ко сну.

Артем засыпает похоже. Малыш долго возюкается перед сном. Он не признает простых поз для засыпания. Однажды этот акробат уснул на моей голове. Буквально. Почти целиком туда забрался, только пятки свисали с моих ушей. Но чаще Артем ищет укрытие и ныкается в него, как робкий пи́нгвин.

Бывает, ты сам уже задремлешь и вдруг приходишь в себя от неестественной тишины вокруг. Оглядываешься – нет нигде сына. Тут, главное, без паники, нужно присмотреться. Присматриваешься – и обнаруживаешь в ногах бесформенную кучу из одеял, подушек, собственных носков, части шторы, плюшевых игрушек и пары журналов. И вся эта куча едва заметно поднимается и опускается – дышит. Значит, все в порядке: Артем внутри.

Как ученый в прошлом, из этого я делаю обоснованный вывод, что маленькие дети – это такой подвид хомяков.

В наших колдовских сонных ритуалах тяжелее всего мне дается тот момент, когда сказка рассказана, Артем достаточно навертелся вокруг своей оси, до готовности, как шашлычок, и остается просто тихонько лежать рядом, чтобы не спугнуть сон, который уже крадется на цыпочках.

Это бессмысленное лежание рядом с ребенком без намерения заснуть самому очень угнетает. Еще час назад ты носился в мыле – и вдруг раз, прилег и просто лежишь. А великие события, свершения и вся мировая история стремительно проносятся мимо тебя. Это как остановить на скаку лошадь. Неугомонный гусар твоего супер-эго сразу начинает елозить сверху своей взмыленной задницей: «Вперед, чего разлегся! Время уходит! Все сделают без тебя! Еще столько вершин, ступенек, уровней! Вперед!» Копыта сами проворачиваются вхолостую, комкая простыню в ногах.

И в этот момент Артем кладет на тебя ручку. Уже в полусне. Украдкой, ненавязчиво. На запястье, или на ладонь, или вообще – только на большой палец. Сынок делает это всегда. Сынок делает так, чтобы контролировать твое присутствие рядом. Потому что каждый раз он засыпает с папой, а просыпается в своей колыбельке один, вероломно перемещенный туда злыми гномами, и это ему не нравится.

Его ручка на твоем запястье, или ладони, или большом пальце – это сигнализация. Стоит пошевелиться, и Артем немедленно поднимает голову. Как сурикат. Его ручка на твоем запястье – как якорь. Вокруг него сейчас – огромное шумное море разных разностей и всяких всячин, и он цепляется за материк отца, чтобы не утонуть.

И, странное дело, когда рука Артема приземляется мне на запястье, по моему телу разливается умиротворяющее тепло. Я лежу и говорю себе: «Вот сейчас, еще минуточку и побегу накладывать свой вклад в мировую историю, еще минуточку».

И засыпаю…

У нас рядом с домом расположены две детские площадки, одна побольше, другая поменьше, стык в стык. Такое вот пиршество муниципальной щедрости. Все детки обычно играют на той площадке, которая побольше.

У Артема есть свой авторский стиль прогулок перед домом, как и во всем остальном. Сынок – как Россия, по версии славянофилов, у него свой особый уникальный путь, отвалите все. Артем собирает с большой площадки чужие игрушки, относит их на соседнюю маленькую и там в одиночестве в них играет.

Я каждый раз умиляюсь, когда вижу это, и вспоминаю бессмертные строки Пушкина:

На моих глазах на детской площадке разворачивается история любви.