Добрая, злая - Вера Колочкова

Вмиг не осталось на старухином лице ни сердитости, ни настороженности. Щеки обмякли и будто стекли вниз в мелком дрожании, и губы затряслись, и руки сначала потянулись утереть взмокшие глаза, да на полдороге передумали, потянулись к ней для объятия. Шустро переступив ногами в остроносых галошах на нижнюю ступеньку крыльца, она бросилась к ней, ухватила за шею, припала лицом к плечу, всколыхнулась в коротком рыдании:

– Ой, Санька, Санечка… Да каким же добрым ветром тебя занесло, вспомнила-таки про старуху… Я уж думала, и не свидимся никогда… Живу одна в дому, как перст, ни богу свечка…

– Баб Сим, вы простите меня…

– Да за что, Санечка?

– Ну… Что ни разу не приехала…

– Так ить я особо и не ждала, что ты! Кака уж я тебе родня… Да и с мамкой твоей мы особо не знались, не уважала я ее, вертихвостку… Как она там, мамка-то?

– Да нормально, баб Сим.

– Ой, ну чего ж мы тут, во дворе! Бери свою поклажу, пойдем в дом, сейчас на стол соберу. Надо же, кака гостья… Ты просто на выходные или как?

– Я… Нет, я не просто на выходные… Можно, я у вас поживу недельки две-три?

– Ой, да за ради бога! Да хоть совсем оставайся, чего спрашиваешь-то? Я хоть откормлю тебя, а то больно тоща…

– Я – тоща?! Да вы что, баб Сим!

– Конечно, тоща! При твоей породе негоже костьми греметь. А то ишь нынче молодые взяли моду – худеть… А того не понимают, что не всем эта худоба надобна! Вот тебе совсем даже не надобна! У тебя кость широкая, крестьянская, ее за мясом прятать надо! Давай садись, у меня щи сварены, пирог вчерашний есть. И молоко, и сметанка… Ой, кака гостья пожаловала, надо же…

От сытной еды она довольно скоро сомлела. Бабы-Симино бормотание сладко жужжало в ухе, искренняя, идущая от старухи доброжелательность обволакивала теплой густой волной. Страшно захотелось спать…

– Баб Сим… Я посплю маленько? Рано встала сегодня…

– А иди, иди, приляг! Заболтала я тебя с радости-то! Иди вон в горенку, на диван, я тебе постелю! А проснешься, и банька будет истоплена, и угощение сделаю повкуснее…

– Да не надо… Не беспокойтесь, чего вы…

Баба Сима что-то еще говорила – она уже не слышала. Кое-как раздевшись, бухнулась в приготовленную постель, заснула на одном вдохе. Крепко, счастливо, будто и в самом деле приехала сюда с пустой гостевой беззаботностью…

Проснулась и сразу не могла сообразить, где находится. В комнате было темно, тихо, и запах наплывал страшно знакомый, тот самый, из детства… Запах свежеиспеченного пирога с картошкой. И еще было в этом запахе что-то неуловимое, заставляющее дрожать выспавшийся организм странной веселой радостью. Вдохнула, задержала этот запах в себе, потянулась… Нет, а почему так темно? Неужели до ночи проспала?

Села на постели, огляделась. Нет, не ночь. Просто заботливая баба Сима занавески задернула. Прошлепала босыми ногами к окну, отодвинула плотную ткань, выглянула наружу. И – будто теплого молока к запаху пирога хлебнула. Воздух, воздух какой! Время, наверное, уже глубоко послеобеденное, но до сумерек еще далеко. И снова наплыло оттуда, из детства, ощущение этого предвечернего июньского времени, сочного, настоянного на запахах огородного чернозема, млеющей на грядках юной рассады, сдобренного предвкушением долгого летнего тепла…

А над трубой неказистой баньки дымок вьется! Вон и дверь баньки отворилась, вышла баба Сима, отерла пот со лба. Подхватила пару березовых полешков, снова заторопилась обратно. Сейчас еще для пущего жару подкинет… Надо халатик в чемодане отыскать да пойти, что ли, помочь старушке! В баню-то надо много воды носить, насколько помнится!

– Баб Сим, давайте я вам помогу! – с удовольствием ступая по земле босыми ногами, вышла она в огород. – Надо же, наверное, воды принести!

– Да не, миленька, я уж полну бочку наносила! Банька готова уже, сейчас пойдем! Намоемся, напаримся, и за стол… Я шанег да пирогов напекла… А ты выпей пока молочка, в баню-то сильно наевшись ходить не следно!

– А молоко… козье?

– Нет, миленька, молочко от соседской коровки… А ты козьего хочешь?

– Да я просто так спросила, баб Сим! Бабушка Анна меня в детстве все норовила козьим молоком напоить!

– Да, да… Значит, вспоминаешь про бабку Анну-то?

– Ага… Все время вспоминаю. И к случаю, и не к случаю…

– Ну еще бы! Любила она тебя, Сань. Кабы не заболела, так и не отдала бы тебя родителям, сама бы вырастила. Может, здесь бы теперь и жила, и замуж бы вышла… А что, у нас тут теперь жить можно! И работая всякая тоже есть! Можно на ферму, можно в Знаменку на птицефабрику… Я, старая, и то работаю!

– Где?

– Так на ферме же… Хожу по утрам коров доить. Наше кочкинское молоко в городе шибко ценится, нарасхват берут. Все бы хорошо, конечно, да только, поди, закроют скоро ферму-то…

– Почему?

– Да хозяин где-то чего-то проштрафился, в долги влез! Поначалу казалось, вроде справный мужик и все так организовал хорошо, а потом… То ли с налогами чего напортачил, то ли взятку начальникам недодал… Не знаю, люди всякое говорят. А жалко будет, если закроют. Деревенский люд всегда при деле должен быть. Испокон веков так велось.

– Да, жалко.

– Ага. Ну что, пойдем в баньку? Ох уж я тебя напарю, всю городскую пыль одним разом вытрясу… Только переодеть тебя во что-нибудь надо. Шибко уж у тебя одежонка неподходящая.

– Да? – неуверенно оглядела она свой шелково-кокетливый кимоно-халатик. – А какую надо подходящую одежонку, баб Сим?

– Да на чистое тело разве такое вздеть можно? Погоди-ка, я тебе ситцевую рубаху принесу, у меня новая есть, с магазинной этикеткой…

Напяливая на себя после бани широкую ситцевую рубаху, она с презрением глянула на оставленный лежать на скамье предбанника халатик – и впрямь, тело отторгало «вздеть» на себя эту красоту, как будто зажило враз другой жизнью, в которую шелковая кокетливость не то чтобы не вписывалась, но была звеном явно лишним, даже несколько раздражающим. Толкнула дверь, вышла из бани, без сил опустилась на порожек. Распаренная чистая душа благодарно отделилась от тела, поплыла меж закатных оранжевых сумерек, наслаждаясь тишиной, запахами, вкусной вечерней ветряной прохладой и, словно одумавшись, обратно влетела в тело, одарив его ощущением счастья. Такого пронзительного, что захотелось придержать дыхание, не выпустить из себя счастливую минуту. Никогда, ни разу в жизни не случалось у нее этакой минуты полной и абсолютно счастливой свободы! Что это с ней? Может, гены какие проснулись? Крестьянская здоровая кровь голос о себе подает? Господи, как хорошо…

– Не сиди на ветру, простудишься! – скомандовала из предбанника баба Сима.

– Не, не простужусь… Мне так сейчас хорошо, баб Сим… От счастья не простужаются, наверное…

– Да како тако счастье, оссподи… Подумаешь, тело напарили да намыли!