Мистер Себастиан и черный маг - Дэниел Уоллес

На Генри пахнуло джином, запахом, преследовавшим его всю жизнь. Но тут был иной случай, поскольку если отец пил с горя, то Том Хейли на радостях.

— Кто это? — тихо переспросил Генри.

— Просто девчонка. Девчонка, которой хочется посмотреть на твое манговое деревце, Раджа! — сказал Том Хейли, на сей раз в полный голос. — Позволь представить одну их твоих самых больших поклонниц. — Он снова подмигнул, как бы говоря: «Больших, понимаешь намек?» — Бесс. Заходи, Бесс.

Она появилась в дверях спальни, женщина, которую Генри видел раньше тем вечером. «Бальбоа в боевой готовности! — сказал тогда Том Хейли, показывая на нее в щелку занавеса. — Рожа лошадиная, но под правильным углом сойдет. Как-нибудь я тебя научу».

В ней и впрямь было что-то от лошади: крупные зубы, нос с выдающимися ноздрями, большие карие глаза, ярко-красные губы. Но все затмевал бюст, не бюст, а вымя. Она посмотрела на Генри сияющим бессмысленным взглядом фанатки, лицезреющей кумира. Потом обернулась на Тома Хейли, который ободряюще кивнул ей, и подошла к постели Генри.

— Принц Аки де Раджа, — сказала она и поклонилась, как королевской особе. — Для меня огромное удовольствие видеть вас.

— Обрати внимание, она сказала «огромное удовольствие». — Том Хейли не удержался и подмигнул Генри. Потом, глянув на нее: — Его английский уже лучше, но он еще многого не понимает. — И опять ему: — Кубу муфти. Кубу ма жуне-ко.

Бесс Рид села на край его кровати. Генри спал без майки и потянул на себя простыню, закрывая грудь. Но она сдернула ее с него.

— Я — Бесс, — сказала она, ткнув в себя пальцем. — Понимай?

Генри кивнул.

Его грудь цветом была как и лицо, и Бесс, похоже, это привело в восторг. Она потрогала ее и снова засмеялась. Оглянулась на Тома Хейли, который стоял у двери:

— Ты уверен, что это хорошо?

— Никогда не был так уверен, как сейчас. Там, откуда он родом, это древний обычай. Восемнадцать лет. В этот день он должен стать мужчиной, иначе покроет себя позором. Тогда ему пришлось бы в качестве искупления неделю бродить в джунглях.

— Мы этого не хотим, — сказала Бесс и материнским жестом взяла лицо Генри в ладони.

Встретив панический взгляд Генри, Том Хейли сочувственно улыбнулся:

— Не волнуйся, сынок. Все будет прекрасно. Даже больше, чем прекрасно. Бесс ублажит тебя, как никто. Ну, думаю, самое время мне испариться. Если я тебе больше не нужен.

— Дальше мы сами разберемся, да, дорогой? — сказала Бесс. — Но не хочешь ли помочь мне расстегнуться?

— С удовольствием, — ответил Том Хейли, и глаза у него загорелись. — С огромным удовольствием.

Он снял с нее платье и не торопился уходить, вместе с Генри наблюдая за тем, как она освобождается от бюстгальтера. Генри думал, ее грудям конца не будет, а Том Хейли жаждал, чтобы им не было конца. Когда они наконец оказались на воле, Том Хейли выключил свет и вышел.

* * *

Наутро они завтракали непривычно молча. Том Хейли намазывал джемом бисквит и украдкой поглядывал, как Генри уплетает омлет с сыром.

— Ну, ты как? — поинтересовался он.

Генри продолжал жевать, не поднимая глаз от тарелки.

— Я в порядке.

Том Хейли улыбнулся и подмигнул, и больше они не возвращались к этой теме.

И неудивительно, что в ночь своей смерти Том Хейли был с женщиной, которую подметил, глядя сквозь занавес, как она сидит, восхищенная выступлением Раджи. Ее звали Мюриэл Шакмэри. Она сидела во втором ряду вместе с подругой, которую поминутно толкала в восторге локтем. Мюриэл была женщина как раз в его вкусе: не особенно привлекательная, но не без своих выдающихся достоинств. Парочки за пазухой. Том повел ее в ресторан и, заглядевшись на райскую роскошь напротив себя, подавился полупрожеванным куском стейка и умер прямо за столом. Генри в это время читал у себя в номере и несколько часов не знал, что потерял второго отца. И даже больше.

Потому что, когда Том Хейли умер, он унес с собой секрет изменения цвета кожи. Перед похоронами Генри попробовал воспроизвести процедуру самостоятельно, но принял слишком много пилюль и утром в день панихиды снова выглядел негром, и как негра его не пустили в церковь. Ему не позволили присутствовать на похоронах человека, который стал ему отцом и спас жизнь. Человека, сделавшего его тем, кем он теперь был.

Постепенно, за несколько недель, он снова стал белым, вернее — беловатым. Но как прежде так и не стал. Хотя уже не помнил, каким был от рождения: столько времени прошло с тех пор, как он последний раз видел того себя. Столько времени прошло с тех пор, когда он был собой настоящим, что он даже не представлял, как он мог выглядеть. Он вновь вернулся к трехкарточному монте. Вглядывался в каждого человека, который останавливался перед его столиком, в его кожу, ожидая, что кто-то окажется мистером Себастианом. И кто-то из них был им — Генри понимал это, — но мистер Себастиан знал, что лучше не показываться в подлинном своем обличье, и умел воплощаться в кого-нибудь совершенно непохожего. Точно так, как сам Генри. Он всегда и был, и не был.

Генри зарабатывал достаточно, чтобы снимать комнату на втором этаже у старой девы — женщины возраста его матери, будь она сейчас жива. Хозяйка была нрава тихого, но любила садиться рядом и смотреть, как он ест. «У тебя такие хорошие манеры. Умеешь держать нож и вилку, всегда первым делом кладешь салфетку себе на колени. Теперь не встретишь воспитанного человека». Он больше ничего не знал. Он потерялся в мире.

Ощущение было такое, будто он заново родился и должен учиться с самого начала просто жить. Но хоть это он помнил — как пользоваться вилкой и ножом.

* * *

К счастью для него, случилась война. Вторая мировая. Генри тут же записался добровольцем в пехоту и стал солдатом двадцать второй пехотной дивизии, которую отправили во Францию. Франция! Он всегда мечтал побывать во Франции. И его сестра мечтала. Она показывала ему картинки Франции в иллюстрированных журналах, найденных ею среди мусора. Но она так и не попала туда, а он попал.

На войне он был счастлив. Там он нашел первых настоящих друзей — Чарли Смита, Дейтона Малруни, Муки Маркса. Каждый обладал своим талантом: Чарли играл на мандолине, Дейтон говорил по-французски, Муки пел, как птица, ну а у Генри, разумеется, были его карты. Всю ту ужасную военную кампанию, в которую они прошли всю Францию до самой битвы за Хартгенский лес,[13]они воевали, спали и ели вместе. В других подразделениях были свои певцы, музыканты и сверхобразованные солдаты, знавшие французский. Но маг был только у них. Там было так красиво, что Генри даже думал, что в таком месте можно и умереть.