Дурное влияние - Уильям Сатклифф

И наконец, святая святых, строжайше запретная зона — выдвижной ящик прикроватной тумбочки. Одному богу известно, что он там прячет. Как правило, Донни дергается, стоит вам лишь взглянуть в том направлении. Но сейчас я в открытую пялюсь на ящик и ничего не происходит, поскольку, решив меня игнорировать, Донни сам загнал себя в ловушку.

Победа достанется недешево. Мне это известно. Чем больше победа, тем сильнее боль, которую он мне причинит. Посмею ли я покуситься на ящик? Смогу ли рискнуть, заранее предвидя реакцию, которую спровоцирует этот величайший из моих триумфов?

И тут мне в голову приходит совершенно другой план. Сегодня вместо физического воздействия он явно поставил на психологию, и есть один способ — да-да, один замечательный способ — побить Донни его же оружием. Плюс, он не сможет сделать мне так уж больно. Я едва удерживаюсь, чтобы не рассмеяться вслух.

Несколько секунд я расхаживаю по комнате, нагнетая напряжение, а затем приступаю к делу. Хватаю две кассеты и побрякиваю ими одна о другую, чтобы он услышал, что я что-то взял, а затем удивленно восклицаю:

— А это еще что такое?

Голова Донни резко поворачивается. Йес-с-с! Победа!

А ручки-то — вот они! И в них — ничего! Двойная победа! О, ййееееессссссссссс! Я — гений!

Донни сердито хмурится, а затем разворачивается обратно к столу.

Вот ведь облом! Я только-только одержал — как стопудово признал бы любой нейтральный рефери — чистую победу, но Донни повел себя нечестно. Он не разозлился. Он даже не вышвырнул меня из комнаты.

И тут я замечаю, что он что-то рисует. Правда, отсюда трудно разглядеть, что именно. Возможно, это женщина, но я не уверен: слишком уж забавно растопырены руки-ноги. Донни загораживает от меня рисунок своим телом. Внезапно все эти кучи барахла, которые еще секунду назад мне так хотелось потрогать, теряют всякую притягательность. Сейчас я хочу только одного — увидеть, что он рисует. Но стоит попросить его показать, и я проиграл. Даже если я просто подойду поближе и дам понять, что мне это интересно, я все равно проиграл.

Теперь я знаю, как выводить людей из себя, когда мне исполнится семнадцать. Донни слишком достойный соперник. С ним ты все время в проигрыше.

Я отворачиваюсь и решаю вылезти из кожи вон. Есть лишь единственный способ выйти из ситуации победителем. Донни постоянно поднимает ставки, и теперь уже нельзя просто так спасовать. У меня остается одна, последняя возможность. Ящик прикроватной тумбочки.

Стараясь не шуметь, осторожно выдвигаю его. Затем оборачиваюсь и проверяю, как там Донни. Никакой реакции. Стоит ему распознать звук открываемого ящика, взрыв будет просто ядерный. Если это произойдет до того, как мне удастся оттуда что-нибудь хапнуть, результат схватки можно считать ничейным, а меня это совсем не устраивает, особенно с учетом той взбучки, что мне светит.

Замечаю в ящике что-то голубое. Крышка. Крышка баночки. Баночка не квадратная, но и не круглая. Баночек такой формы я еще не видел. Беззвучно и очень осторожно вынимаю ее из ящика и рассматриваю. Параллелепипед с закругленными гранями, размером где-то с мою ладонь. И слово, которое мне раньше никогда не встречалось.

Открываю крышку: баночка до половины заполнена какой-то бесцветной массой. Похоже на клей. Втягиваю носом запах, но в нем что-то такое, чего никак не назовешь клейким. Маслянистое, скользкое и совсем не липкое. В углублении хорошо видны следы пальцев Донни — там, откуда он это вычерпывал.

— Что это? — спрашиваю я.

Он не оборачивается и не отвечает. Сгорбившись над столом, продолжает рисовать.

— Что это?

Ноль реакции.

— Пахнет прикольно.

По-прежнему ничего.

Еще раз читаю слово на крышке:

— Ва-зе-лин. А для чего это?

Он налетает на меня как коршун. Его рука на моей кисти, он сжимает ее до тех пор, пока баночка не выпадает у меня из рук, а затем хватает меня за штаны, отрывает от пола и поднимает над собой, а я кричу: «Не надо! Не надо!» — но при этом смеюсь, потому что на самом деле мне нравится, а он изо всех сил швыряет меня на кровать, и я вижу, что Донни реально завелся, поскольку швыряет он меня прямо в угол, где я ударяюсь головой о стенку, и мне вдруг страшно хочется убежать, но он снова меня поднимает, и я ору как резаный:

— Отстааааааааааааааааааааннннннннь!

Но он опять бросает меня на кровать, так же резко и грубо. На этот раз мне не больно, так как я успеваю закрыть голову руками. Я быстро вскакиваю, быстрее, чем он ожидал, и бодаю его головой в живот, к чему он совершенно не готов, потом ныряю между его ног, пытаясь свинтить на коленках, но он успевает цапнуть меня за лодыжку и тащит назад, а я верещу:

— Аааааааааааа! Мое лицооооооооооооо!

Ковер зверски обжигает щеку. Тогда он отпускает мою лодыжку и, как только мои ноги шлепаются об пол, усаживается на меня сверху и принимается подпрыгивать вверх-вниз, как будто проверяет подвеску, и говорит, что если я еще хоть раз залезу в его ящик или даже просто войду в его комнату без спросу, он выдерет мне все волосы и я буду похож на жертву рака, а я не хочу доставлять ему удовольствие от мысли, что я его слышал, так что я просто ору во всю глотку: «ВАЗЕЛИН! ВАЗЕЛИН! ВАЗЕЛИН!» и вот уже я болтаюсь в воздухе вверх ногами, а потом вдруг плюхаюсь на живот на лестничной площадке, а его дверь с шумом захлопывается позади меня.

Грудь у меня болит, а глаза набухли и воспалились, будто их пытались выдавить из орбит.

Но это все равно лучше, чем когда тебя игнорируют.

ИТОГ. Замысловатая и очень технично проделанная операция, победа в которой досталась мне неимоверным трудом, где штурму подверглась главная крепость противника (ящик прикроватной тумбочки) и было найдено новое оружие (слово «Вазелин»).

Любому человеку хоть иногда, но требуется передышка, и я отправляюсь на кухню. В воздухе приятно пахнет лимоном, на плите большая кастрюля, крышка мелко побрякивает под вырывающимся паром. Перед мамой куча цыплячьих ножек: будто целый выводок вдруг переполошился и улетел так быстро, что забыл свои ноги.

Она берет их по очереди, делает что-то ножом, а затем резко сдирает кожу одним сильным, чавкающим рывком. Зрелище довольно кровожадное и тошнотворное, а звук, наверное, такой же, как если сдирать кожу с трупа, и мне тут же хочется попробовать.

— Можно мне попробовать? — спрашиваю я.

— Только если сначала вымоешь руки.

Вечный ее подвох. Так мама обычно выставляет меня из кухни требуя соблюдения странных ритуалов чистоплотности, но на сей раз ей от меня так просто не отделаться. Мне нужно выяснить, что это за ощущение сдирать чью-то кожу. Тогда я смогу сказать Олли, что прекрасно знаю, каково это срывать кожу с чьего-нибудь лица. Поскольку ощущения должны быть похожими. Кроме дырок, разумеется, где глаза и рот, но тут можно и приврать. А потому я без разговоров мою руки и сажусь рядом с мамой.