Дурное влияние - Уильям Сатклифф

— Папа, — отвечаю я.

— Ты что, боишься его? Да?

Он сверлит меня взглядом, и я только сейчас замечаю, какие у него глаза: ярко-голубые, цвета пустого бассейна, такие голубые, что смотреть в них в упор невозможно. Кожа у него бледная, а волосы темные, короткая стрижка, из-за чего голубой цвет кажется еще голубее. И это как-то неправильно. Типа лицо черно-белое, а глаза — цветные.

— Нет, — отвечаю я.

— Ну так что?

— Я не двигаюсь с места.

— Давай, — говорит он. — Будет весело.

Все пошло не так. И я здесь больше не главный.

Я делаю шаг вперед и берусь за рукоятку, которой заводят пилу. Не могу придумать, как мне из этого выкрутиться.

— Мне нельзя.

Мой голос звучит так, будто я его умоляю.

— ДАВАЙ! Не будь девчонкой!

Стартер у меня в руке, но я не могу заставить себя потянуть за него.

— ДАВАЙ! — кричит он. Чего ждешь? Сдрейфил?

Я дергаю за шнур, точь-в-точь как это делает папа, но мотор лишь фырчит в ответ. Во второй раз происходит то же самое.

— Да что с тобой? Ты чё, слабак? Даже такой ерунды сделать не можешь?

Я тяну изо всех сил, и пила вдруг оживает у него в руках, взрываясь ревом, словно мотоцикл.

— Хоооохооооооооооооо!

С победным криком он прочерчивает в воздухе большой круг. Пила такая тяжелая и шумная, что кажется, будто это не он ею двигает, а наоборот. Зубьев почти не видно — с такой скоростью они вспарывают воздух.

Я отступаю на шаг, но не очень далеко, чтобы он не думал, будто я испугался.

Сначала он проверяет пилу на тонкой ветке, и пила проходит насквозь словно через пустоту. В следующий момент он врезается в толстое полено, лежащее на земле. Пила рычит и дергается в его руках, точно вот-вот сорвется и отскочит неизвестно куда. Деревянные щепки веером разлетаются во все стороны.

Я пячусь еще на пару шагов и натыкаюсь на папу, выскочившего из дома, но я этого не слышал из-за грохота пилы, такого оглушительного, что все остальное как бы превратилось в немое кино.

Папа что-то кричит мне, но разобрать без титров невозможно.

— ВЫКЛЮЧИ НЕМЕДЛЕННО! — орет он.

Парень не слышит. Теперь я жалею, что не спросил, как его зовут, — на случай, если произойдет что-нибудь плохое. Папа явно не хочет подходить ближе, чтобы парень ненароком не задел его пилой, если вдруг повернется.

Когда пилёж на секунду прерывается, папа снова кричит:

— ЭЙ! ТЫ! СЕЙЧАС ЖЕ ВЫКЛЮЧИ ЭТО!

На этот раз парень слышит. Он поворачивается к папе и смотрит на него в упор. Папа отвечает тем же. Никто не двигается. Зубья бешено вращаются, рассекая воздух.

— Я сказал: выключи это, — повторяет папа, на сей раз спокойнее. Сейчас уже не так шумно, потому что парень перестал пилить.

Он не отводит взгляд. И ничего не говорит.

— СЕЙЧАС ЖЕ!

Парень меняет угол наклона пилы и упирает ее в бедро. В этой позиции он не просто держит пилу, он целится ею в папу.

Лицо у папы бледнеет. Бензопила такая штука, которую не так-то просто вырвать у кого-то из рук. Провода нет, так что из розетки тоже не вытащишь. Несмотря на свои размеры, перед этим пацаном папа беспомощен.

— Кто ты такой? — спрашивает он.

Ответа нет. Тогда папа поворачивается, хватает меня за локоть и снова переходит на крик:

— ЭТО ТЫ ЕГО СЮДА ПРИТАЩИЛ?

Я киваю и резко кручу рукой как ветряная мельница, так что ему приходится меня отпустить. Глаза жжет от обиды и боли. Я поднимаю взгляд на дом и вижу Рейчел с Люси за стеклянной дверью балкона. Они стоят между окном и шторами, наблюдая за нами. Мама застыла у задней двери. Я бегу к ней, и она обнимает меня, прижимает к себе. Мне даже не стыдно.

Папа делает шаг вперед. Затем еще. Пила все работает. Если папа сейчас протянет руку, ее искромсает в клочья.

— Как тебя зовут?

Парень не отвечает. Он как будто в трансе. Непонятно, то ли он и в самом деле угрожает папе, то ли просто замечтался.

— Опусти пилу. — Папа старается говорить спокойно, но мне хорошо видно, с каким трудом ему это дается. — Сейчас же.

Парень по-прежнему стоит не двигаясь, тело напряглось от веса и вибрации пилы, взгляд направлен в папину сторону, но мне трудно сказать, то ли он смотрит на папу, то ли сквозь него.

Папа повторяет вопрос:

— Как тебя зовут?

После долгой паузы парень говорит:

— Я только что переехал.

— Куда?

Парень водит пилой из стороны в сторону, будто отрабатывает технику среза, будто он забыл, что папа стоит прямо перед ним.

— Куда? — повторяет вопрос папа.

Парень не отвечает. Он просто режет воздух на части, спокойный как удав.

— Положи пилу. Положи, пока не поранился.

Парень смотрит на папу. Ростом он едва достает папе до плеча, но такое впечатление, что это он смотрит вниз, а папа — вверх. На миг мне кажется, что на лице парня промелькнула улыбка.

— Скажите «пожалуйста».

Папа задумчиво трет лицо.

— Скажите «пожалуйста», — повторяет парень. Голосом, которым обычно разговаривают с ребенком.

В конце концов папа уступает:

— Пожалуйста.

Парень швыряет бензопилу в траву, словно та ему вдруг надоела. Раздается глухой шлепок, и пила замолкает. Она еще не успевает долететь до земли, а парень уже оказывается на улице, проскочив мимо папы и мимо меня. Я слышу, как, удирая, он хохочет.

И если бы не Олли, на этом между мной и Карлом все было бы кончено. Я же не идиот. Но ведь друзей не всегда выбирают, правда?

Хотя, возможно, вы этого и не знаете, потому что у вас их просто нет.

Мы с Олли на гоночном треке. На самом деле это не совсем трек, а просто кусок парка, который огородили и залили бетоном. Посредине — огромная восьмерка, тоже бетонная, но другого цвета. Мы считаем, что когда-то здесь и правда хотели устроить гоночный трек, но так и не закончили, а может, трек был здесь с самого начала, но потом его разобрали. Так или эдак, нам с Олли в общем-то без разницы. Главное, что он есть. Мы часто нарезаем здесь круги на великах, болтая о всякой ерунде, или отрабатываем торможение с заносом на гравии внутри восьмерки, а время от времени действительно устраиваем гонки. Иногда мы стартуем с противоположных концов, и когда ты достигаешь перекрестья в середине, то каждый раз рискуешь столкнуться с соперником, и вот тут самое главное — смотреть, у кого первого сдадут нервы. Первыми они всегда сдают у Олли.