К. Н. Батюшков под гнетом душевной болезни - Николай Николаевич Новиков

подхода к личности Батюшкова, оно может похвастаться рядом нетрадиционных анализов (например, очерка «Нечто о морали, основанной на философии и религии») — подобные анализы могут быть использованы в литературоведческом изучении до сих пор.

Во-вторых, оно замечательно особым исследовательским углом зрения. Ко времени создания «очерка» основной корпус писем Батюшкова был уже опубликован. В 1887 г. он был дополнен и по-своему обработан Майковым — и подавляющее большинство последующих исследований жизни и творчества поэта создавались уже, что называется, «в ауре» ставшего классическим исследования. Между тем, Новиков, будучи предшественником Майкова, предложил весьма оригинальный подход к тем же документам: поиски «скрытого смысла» непроизвольных высказываний. «Чем непроизвольнее вырывались они из души, тем больше значения могут и должны иметь теперь как явления, выясняющие сущность и свойства первичных заложений и задатков в душе Батюшкова». Конечно, лишенный соответствующего инструментария, такой подход приводил к неизбежным издержкам — но на этом пути возможны были и глубокие прозрения.

Наконец, публикуемый «очерк» интересен и как факт своего времени — восьмидесятых годов XIX столетия. Он блестяще демонстрирует тот уровень осознания «пушкинской эпохи», который сложился ко времени ее своеобразной канонизации (начавшейся со знаменитых речей Тургенева и Достоевского при открытии памятника Пушкину в Москве в июне 1880 г.). Выделяя эпоху «полигисторов» как ключевую в истории культурного развития России, автор в лучших консервативных традициях противопоставляет ей эпоху ему современную, расценивая современность как несомненное «падение нравов» в сравнении с временем, в которое довелось жить Батюшкову и его друзьям. Последовательное противопоставление «чистого художника» Батюшкова современной «идеологизированной» и «интеллигентской» литературе позволяет очень ярко понять те процессы, которые происходили с осмыслением «пушкинской эпохи» в конце позапрошлого века.

* * *

Печатается по авторизованной копии: ОР РНБ, ф.523. Ед. хр.527.

Рукопись представляет собою писарскую копию (написанную разными почерками) на 339 лл., со значительной правкой автора. В публикации воспроизводится лишь «верхний слой» рукописи, без отвергнутых автором вариантов. Текст печатается в современной орфографии и пунктуации с сохранением индивидуальных особенностей стиля автора. Все цитаты из произведений и писем Батюшкова сверены по последнему научному изданию: Батюшков К.Н. Соч. в 2-х тт. / подг. текста В.А. Кошелева и А.Л. Зорина. М.: Худож. лит., 1989. Том и страница этого издания указываются в тексте. Подстрочные примечания (за исключением переводов иноязычных текстов) принадлежат Новикову; примечания составителя даны в конце каждой из главок работы.

В Приложениях приведены «Хронология жизни и творчества К.Н. Батюшкова» и не публиковавшиеся ранее заметки о жизни душевнобольного поэта в Вологде, составленные сразу после его смерти директором Вологодской гимназии А.С. Власовым.

В.А. Кошелев

Предисловие

Для поэта и человека должно быть потомство.

К. Батюшков (I, 34).

В 1801 году К.Н. Батюшкову было около 14 лет от роду. В то время он воспитывался в частном пансионе и писал оттуда в деревню к отцу своему, Николаю Львовичу Батюшкову, что сделанный им перевод речи митрополита Платона на французский язык содержатель пансиона, Платон Антонович Жакино (из Эльзасских уроженцев), намерен напечатать. Так рано сказалось в Батюшкове литературное призвание. Прошло о тех пор с небольшим четыре года, и это призвание стало определяться как поэтическое: на девятнадцатом году от роду он перевел стихами одну из элегий Парни. Эти первые литературные опыты юноши Батюшкова были и первыми его шагами в печати: перевод речи митрополита Платона напечатан в 1801 году отдельною брошюрою, а перевод элегии Парни — в «Северном вестнике» за 1805 год. На третьем десятке лет жизни Батюшков уже пользовался тою известностью, с которою имя его вошло в историю русских военных, литературных и общественных сил.

Ровно за семьдесят лет до нынешнего года, т. е. в 1814 году по поводу вышедшего тогда издания «Сочинений Михаила Никитича Муравьева», Батюшков писал: «…мы надеемся, что сердце человеческое бессмертно. Все пламенные отпечатки его, в счастливых стихах поэта, побеждают и самое время. Музы сохранят в своей памяти песни своего любимца и имя его перейдет к другому поколению с именами, с священными именами мужей добродетельных. Музы, взирая на преждевременную его могилу, восклицают с поэтом Мантуи[11]:

Manibus date lilia plenis:

Purpureos spargam flores!»

(I, 75)[12]

Через семьдесят лет, вспоминая о Батюшкове, нельзя не сказать, выражаясь его же словами, что пламенные отпечатки его сердца в счастливых его стихах пережили его время, и Музы навсегда сохранят в памяти его имя как своего любимца. Раннее, сиротство, несчастливые условия воспитания, никогда не удовлетворявшие его житейские возможности, недовольство службою, плохое здоровье и губительная болезнь, — такая совокупность неблагоприятных условий в первую половину его жизни угнетала прекрасную его душу, а на вторую половину совсем отняла у нее творческую силу. Небольшой сравнительно вклад успел он внести в отечественную словесность; история ее однако же ценит этот дорогой вклад как произведение классического писателя. Почти все, написанное Батюшковым и напечатанное при его жизни, отмечено чертами выдающихся дарований, художественной отделки, просветительного направления и глубокого уважения к обязательно облагораживающему влиянию истинно литературного слова. К поучительным и привлекательным качествам Батюшкова как писателя следует отнести и литературный его тон. Возвышенный и важный, — часто унылый и трогательный, — чаще мягкий и нежный, — редко легкий и веселый и еще реже игривый и шуточный, — все эти разности литературного тона одинаково полны, ясны и мастерски выдержаны в его сочинениях. Как все лучшие между современными писателями, он не допускал в своих сочинениях тонов суровых, резких, язвительных, не подделывался под грубые вкусы толпы, не льстил притязательному ее невежеству и не гнался за дешевою популярностию в печати. Одни художественные требования составляли для него единственно истинное мерило достоинства при оценке своих и чужих произведений. Исходную точку своих воззрений на нравственные обязанности литературного признания он сам случайно высказал в 1821 году в письме к Гнедичу из Италии. «В зле нет остроумия, — писал он. — Наносить вред и писать приятно — дело невозможное» (II, 570). На такую высоту было поднято в нем, как в благовоспитанном человеке и образованном писателе, уважение к истинным достоинствам литературного слова и нравственной за него ответственности. В наше время эти завидные качества Батюшкова не всеми признаются в значении необходимых условий и принадлежности каждого писателя-художника. Теперь они почти совсем отошли в область преданий и дорогого достояния нашей отечественной литературы. Тем не менее, литературный классицизм никогда не переставал и не перестанет выставлять их как существенные свойства каждого художественного создания, каждого писателя-художника. Вот почему лучшие произведения Батюшкова не переставали