К. Н. Батюшков под гнетом душевной болезни - Николай Николаевич Новиков

была хорошим материалом для развития в нем психической болезни, а обстоятельства и случайности жизни, отчасти в самом деле бедственные, отчасти представлявшиеся ему таковыми, содействовали развитию недуга».[9]

Рассуждения Новикова носили принципиально иной характер. Уже в предисловии он заявил, что нельзя считать «неоспоримым основанием» то, что поэт «наследовал свою болезнь с кровью душевнобольной матери» и предлагал взглянуть на заболевание Батюшкова не столько как на заболевание «телесное», а как на недуг «душевный», то есть в определенном смысле «духовный». В этом случае его сочинение действительно превращалось в «попытку, рассчитанную на условную возможность, не удастся ли при помощи всего, написанного Батюшковым и о Батюшкове, сколько-нибудь уяснить, каких приблизительно свойств семена душевного и духовного строя могли быть засеяны и насажены в человеческой его сущности». Из этой поставленной в начале задачи и исходил автор «очерка».

Не являясь профессиональным психологом, Новиков использует для решения этой задачи откровенно дилетантскую установку: рассмотреть все деяния и поступки Батюшкова с точки зрения принятой евангельской морали, резко выделив в них «белое» и «чёрное» начала. Здесь он использует терминологию самого поэта, представленную в известных автобиографических заметках о «белом» и «чёрном» человеке, живущих «в одном теле» (II, 49–51). При этом Новиков сводит противоборствующие начала поэтической души Батюшкова к внутреннему психологическому размежеванию «духовного Христа и Антихриста». Но подобный дилетантизм открывал исследователю неожиданно широкие возможности для нетрадиционных сопоставлений и весьма любопытных наблюдений.

Сочинение его, как отметил Н.Н. Зубков, «выдает в авторе педагога-чиновника, который не приемлет никаких нарушений раз и навсегда заведенного порядка. Он чуть ли не ставит своему герою отметки за поведение, и отметки низкие: Батюшков обвиняется в „лукавом эклектизме“, в неспособности „подчиниться вековечным законам свободы духа“. Даже тот факт, что „28-летний известный писатель жил духом в поисках за самоопределением“, автор сочинений считает беззаконием»[10]. Но подобная резкость моральных оценок имела и другую сторону.

Подробно разбирая личность Батюшкова, анализируя его биографию (в ряде конкретных фактов которой автор допускает неточности), Новиков весьма ярко и нетрадиционно сумел представить, что же происходило с поэтом накануне душевного заболевания. Корень батюшковской трагедии — столкновение «идеального» и «реального» в человеке — выявляется в процессе тщательного анализа основных произведений писателя в сопоставлении с его бытовым поведением. В основе исследования оказывается трагедия несоответствия благих устремлений «идеального» Батюшкова (каким рисуется, например, лирический герой его поэзии) — и его реальной фигуры страстного, мечущегося, скитающегося дворянского «полигистера» (противопоставленного современным «интеллигентам»), все лучшие порывы которого обречены остаться «в идеале» и превратиться в «бесплодное самозаговаривание».

«Очерк» Новикова писался в то время, когда усиливался интерес к скрытым глубинам духовной жизни, когда заново открывались и переоценивались такие поэты, как Баратынский, Тютчев, Фет, когда начинали свое творчество Д. Мережковский и И. Анненский… Поэтому окажись этот труд в свое время напечатанным, он, несомненно, мог бы способствовать переосмыслению батюшковского творчества как раз в русле зарождающихся модернистских представлений и мифологии «серебряного века».

Но предложенная автором концепция оказалась совершенно неприемлемой для П.Н. Батюшкова, который должен был усмотреть во всей серии моралистических инвектив и психологических антиномий, прежде всего, дискредитацию памяти старшего брата. Кроме того, в «очерке» Новикова объективно содержалось много нелестных оценок «близких родственников» поэта и, косвенно, самого Помпея Николаевича. Так, в последних главах весьма убедительно и на большом количестве фактических материалов доказывалось, что та «система лечения», которая была установлена немецкими психиатрами и к которой имели отношение родственники поэта, оказалась губительна для его психологического склада и объективно способствовала только углублению болезни. Автор приходил к недвусмысленному выводу, что если бы заболевший Батюшков с самого начала оказался не в психиатрической лечебнице, а на руках «родственного семейства», то вполне мог бы излечиться от болезни или, во всяком случае, избавиться от тех тяжелых нравственных и физических страданий, которые ему пришлось испытать «в заточении». Подобного обвинения Помпеи Николаевич не мог ни принять, ни публично опровергнуть — поэтому приложил все усилия к тому, чтобы рукопись Новикова так и не увидела света.

Исследование Новикова, разделенное на 15 глав (дополненных предисловием и заключением) внутренне членится на две части. Главы I–VIII заключают в себе подробный и пристрастный анализ первых 34 лет жизни и творчества Батюшкова — периода, предшествовавшего его заболеванию. Главы IX–XV посвящены описанию последних 34 лет, во время которых поэт находился «под гнетом душевной болезни». В первой части автор использует, в основном, известные источники: опубликованные к тому времени произведения и письма Батюшкова. При этом широко используется второй (прозаический) том «майковского» издания, вышедший в свет в 1885 г. (вероятно, Новиков цитировал его по корректурному экземпляру). Материал же двух остальных томов (вышедших позднее) не введен в круг исследования. Во второй части работы представлены, в основном, неопубликованные источники, что определило и характер подачи материала: обильное цитирование при минимуме авторского текст (авторские рассуждения и замечания в этом случае чаще всего выносятся в примечания).

Из личных записок доктора А. Дитриха Новиков аккуратно перевел и включил в свое исследование большое количество известий, касающееся Батюшкова и его окружения. Многие из них весьма любопытны. Так, на основании плана московского дома в Грузинах, где жил Батюшков в 1829–1833 гг. (план этот был в составе утраченных записок), Новиков составил подробное описание всей обстановки, окружавшей больного поэта. Приведенные фрагменты записок представляют яркие картинки московского быта этого времени, рисуют портреты служителей, ухаживавших за больным, дают многочисленные примеры того участия, которое приняли в облегчении участи Батюшкова его родственники, друзья и знакомые (П.А. Вяземский или С.П. Жихарев, в доме которого, в конце концов, поселился доктор).

Обработка Новиковым собственно «психиатрических» документов, при всей ее тщательности, отличается еще и бережным отношением к памяти Батюшкова, которого составитель глубоко чтит как «истинно классического поэта». Он тщательно избегает приводить чересчур натуралистические, неприятные или чисто «медицинские» подробности, зафиксированные в дневнике доктора Дитриха, — но дает полный и последовательный свод всех «духовных» проявлений заболевания. Трогательно проведено сопоставление «московского» и «вологодского» периода болезни Батюшкова: именно при этом сопоставлении Новиков пришел к столь возмутившему младшего брата поэта выводу о «неправильном» лечении больного.

Исследование Новикова было завершено более 120 лет назад. Сейчас оно представляет исключительно исторический интерес.

Во-первых, оно содержит целый ряд неопубликованных, утраченных и не введенных в научный обиход источников, позволяющих пролить свет на «вторую половину» жизни великого русского поэта К.Н. Батюшкова. При том, что оно является хронологически первым из крупных исследований о жизни и творчестве русского поэта (ибо создано на несколько лет раньше, чем классический труд академика Л.H. Майкова), оно не утратило своего значения. При всей наивности и «назидательности»