Селянин - Altupi

Распахнул дверь, рывком стянул штаны с трусами и уселся, с облегчением выпустил из себя бурлившую в животе жидкую вонючую дрянь. Сука, убьёт пидора! Сейчас только штаны наденет и убьёт суку.

Посидев минут десять, аж ноги занемели, Калякин встал. Задел трусы, подтянул штаны, заправил футболку, поправил олимпийку. По получившим ток крови голеням побежали иглы — стало пиздец как больно. Идти такими ногами не было ни малейшей возможности.

Кирилл поджал правую ногу, распрямил, потряс ею, кривясь от миллиардов впивающихся в мясо шипов. Повторил процедуру с левой. Дощатый пол сортира вздыхал при каждом шевелении, необходимо было выбираться наружу, пока он не провалился.

Более-менее отмучившись, Кирилл открыл дверь сортира и… доска под его правой ногой, на которую был перенесён основной вес, с глухим хрустом треснула, ступня ушла вниз, в пустоту.

— Сука! — Кирилл дёрнулся, вытаскивая, и сам не понял, как и вторая ступня провалилась под проломившийся пол, а затем и обе ноги по колени засосало в вязкое дерьмо. Говно проникло в кроссовки, пропитало штаны и носки. Мерзким холодом коснулось кожи. Волосы по всему телу встали дыбом. Вонища пошла неимоверная.

Кирилл едва не лишился чувств.

— Сука, — прошипел он. — Блять ебучая…

Попытка взять себя в руки и вылезти, держась за стену и дверь, привела к обрушению ещё нескольких досок. Жижа затягивала, ноги ушли по бёдра, чуть-чуть не хватало до яиц. Кирилл едва не плакал, не хотел помирать в яме с дерьмом, не знал, насколько глубоко выкопано это дерьмохранилище. Его тошнило, выворачивало. Он уже весь был пропитан шедшими из ямы миазмами.

Закричав, как раненый носорог, собрав все силы и волю в кулак, Калякин уцепился за надёжные доски стен и подтянулся, выползая наружу. Лёг на землю и замолотил по ней кулаками. Ноги превратились в две смердящие колоды — так противно, что хоть отрубай! Что с этим делать, что?! Как отмыться? Позор! Позор! Хорошо хоть никто не видит.

Подавив рвотные позывы, задевая разбросанные банки, бутылки, вёдра, Кирилл враскорячку поднялся.

Со стороны улицы послышались какие-то звуки, потом шаги, яркий луч фонаря разрезал темноту сливаясь со светом дворового светильника. Ослеплённый Кирилл не сразу разглядел, кто к нему пожаловал.

— Ты забыл телефон, — из-за яркого луча фонарика сказал Рахманов и запнулся, видимо, объяв всю картину. — Мгновенная карма, да?

Такого унижения Кирилл ещё никогда в жизни не испытывал.

Семейные ценности

Вместе с унижением пришла ослепляющая ярость.

— Убирайся отсюда, сука поганая! Убирайся! Зачем пришёл?!

Кирилл топнул ногой, на мгновенье забыв, что она, словно батончик с толстым-толстым слоем, увы, не шоколада, а человеческих экскрементов — собственных, Пашкиных, бабкиных и ещё хрен знает чьих. Но со штанины полетели брызги, зашлёпали по земле, он вспомнил и чуть не сошёл с ума.

— А-аа! — закричал он, вцепляясь скрюченными пальцами в волосы, выдирая клоки от бессилия. — Убирайся! Убирайся!

— Вижу, тут помощь не нужна, — без всяких эмоций произнёс Егор. Его рука медленно поднялась и положила смартфон на первую подвернувшуюся горизонтальную поверхность — выступ у окошечка сарая. В ту же секунду луч фонарика померк, заплясал в противоположной стороне — Рахманов уходил. Скрылся во дворе, затем затихли шаги, звякнула щеколда. И наступила оглушающая тишина — Кирилл остался один на один со своей проблемой.

Он это понял. И вдруг понял, как одинок.

Но в этот момент непереносимая вонь всё-таки доконала его сопротивляющийся мозг, и Калякина вырвало плохо переваренной смесью пива, молока и лапши быстрого приготовления. Прямо на покрытые дерьмом ноги.

Отдышавшись, стоя в полусогнутом состоянии, прижимая руки к груди, в которой саднили и лёгкие, и глотка, и пищевод, Кирилл посмотрел вниз. В тусклом свете висевшего на сарае светильника разглядел ползающих по ногам опарышей и его снова согнуло пополам в новом приступе рвоты.

Когда уже выблевал внутренности — с ужасными утробными звуками, — до него дошло, что почудившиеся опарыши — это ошмётки лапши. Но рвота от этого не прекратилась.

В желудке ничего не осталось. Со слезящимися глазами, тяжело дыша, отплёвывая облепившие рот кусочки тухлой пищи, Кирилл выпрямился и зарыдал. Истерическим бессильным воплем. Хотелось бить, крушить, царапать всё подряд — стены, камни, лицо, рвать волосы! Но он не мог сдвинуться с места, потому что при каждом движении штаны шевелились, и пропитанная фекалиями ткань елозила по коже. Впрочем, кожа была не чище ног — по самые яйца в дерьме, и жидкое дерьмо хлюпало в кроссовках.

— За что? Блять, за что?! Суки!..

И помощи ждать неоткуда. Ночь. Безлюдье. Единственного, кто мог прийти на выручку, он прогнал.

Нет, пидор не стал бы ему помогать. Ржал бы. Сейчас ржёт и рассказывает прикол матери-инвалидке. Ёбаный пидор.

Только в глубине души Кирилл чувствовал, что Егор Рахманов не бросил бы его в беде. Стоило только попросить. Попросить по-нормальному.

Ну и хуй с ним.

Прорычав в ночное небо, Калякин собрал волю в кулак и двинулся к колодцу — будь проклято отсутствие ванны или душевой кабины. Шаги давались через силу, мерзкие, мокрые, вонючие тряпки липли к коже. Хоть фекалии облепляли ноги от ступни и чуть выше колена, казалось, что они холодят яйца и задницу, и вообще он весь от макушки до пяток вымаран в дерьме.

— А-аа! — в бессильной злобе, жгучей обиде и лютой ненависти ко всему живому зарычал Кирилл, вопрошая о справедливости безучастное чёрное небо. Отдышавшись, он снова пошёл, широко расставляя ноги. Дерьмо в кроссовках чавкало, словно сортир шёл вместе с ним.

Нет, это было выше его сил.

Кирилл остановился, собираясь звать на помощь, кричать в пустую темноту ночи. Каких-то поганых пятнадцать метров до колодца, но его разум отказывал.

И вдруг Кирилл сообразил, что можно избавиться от блядской одежды прямо сейчас. Обрадованный этой мыслью, он ногу об ногу скинул кроссовки и испытал после этого невероятное облегчение. Потом взялся руками за пояс штанов и носком правой ноги, согнувшись, наступил на левую штанину и… вытянул ногу. Изменив положение, вытащил вторую. Почти не дышал. Ощущения, которые при этом испытывал, не шли ни в какое сравнение.

— Бля… — прошипел Калякин, когда вспомнил, что ещё придётся снимать прилипшие к телу, пропитанные дерьмом носки. Взяться за них руками его никто ни за какие коврижки бы не заставил. Он попробовал так же — ногу об ногу, но ничего не вышло. Осмотревшись, психуя, Кирилл сорвал лист подорожника и, используя его как защитную прослойку между пальцами и носками, снял