Дневник полкового священника. 1904-1906 гг. Из времен Русско-японской войны - Митрофан Сребрянский

Струю живой религии нужно бы вдохнуть в эти сотни миллионов людей. Сейчас держится еще пока нравственность по старым традициям. Но если когда-либо разовьется в этом народе критицизм, рационализм и проч., то сразу наступит полная потеря идеалов, и разруха готова, так как на чем же, спрашивается, основать китайцам тогда добродетель?

Тоже и японцы… Как говорят, религия у них еще больше исчезла. Но они заполняют теперь внутреннюю пустоту своей жизни погоней за чужой цивилизацией, которую они спешат внести в свою жизнь; духа же европейской цивилизации, духа жизни, т. е. истинной религии, могущей заполнить их внутреннюю пустоту, они не взяли. И вот пройдут десятилетия, сотня лет, изживут японцы всю внешнюю цивилизацию, надоест она им, и тогда заговорит у них дух. Где же найдет он себе тогда ответы? В кумирнях? У старых богов, которых и теперь уже японцы и китайцы секут розгами за неудачи? Плохой ответ. В философии? Но духу нужна не часть истины, открываемая философией, а вся истина, могущая осветить своим светом все темные уголки души, обосновать стремление духа к добродетели, ответить на все запросы. Мне кажется, после, когда японцы достаточно поплатятся за принятую ими внешнюю цивилизацию, очень возможно, что протест духа скоро-скоро покажет себя.

Вот вам и раз: хотел описать порядок мирного нашего дня, да и заговорился о другом, а сосед мой уже похрапывает. Время и мне прилечь. Ложусь в теплом подряснике и в сапогах. Продолжение завтра.

7 сентября

Ночь прошла благополучно. Продолжаю описание порядка повседневной «мирной» нашей жизни.

Прихожу с прогулки, а у Ксенофонта уже чай готов. Напившись чая, пишу дневник, готовлю письма на почту. Затем люблю пройтись по обозу посмотреть солдатское житье-бытье и разные их выдумки.

Как только станем на бивак, солдаты сейчас же начинают устраивать себе помещение. Одни ставят повозки по нескольку в ряд и покрывают их брезентами, а с боков заставляют гаоляном; другие роют между расставленными повозками большую широкую яму: сверху из ветвей устраивают подобие крыши; все это плотно застилается гаоляном и травой, и получается довольно теплое помещение. А некоторые спят прямо на земле, подостлав себе попоны.

Вся команда давно уже по духовному, вероятно, сродству разделилась на кружки, человек по 5– 6. Каждый кружок имеет свой костер и промышляет себе завтрак и полдник, так как солдатские желудки не довольствуются одним казенным котлом. На этом поприще больше всех отличается, конечно, Ксенофонт. Он и толченый картофель умудряется приготовить, и гаолянную кашу, и суп с салом. Иной раз и меня угощают. В Ксенофонтов кружок входят пятеро: он, Михаил, Галкин, Мозолевский и Рыженко. Это неразрывные друзья. В последнее время этот кружок стал брать свой паек натурой, т. е. сырое мясо, картофель, крупу, сало; и Ксенофонт в большом старом ведре варит на свою компанию чудный обед и ужин; он ухитряется даже поджаривать в кружечке лук.

На этом же костре кипятится большой чайник воды, из которого Ксенофонт наливает в таз горячей воды и стирает мне белье. Таз возим, привязав его под телегой.

Интересно обойти, посмотреть, послушать солдатские беседы. В общем солдаты безропотны и веселы, несмотря на невзгоды и наступивший холод.

Прихожу к палатке. У командира узнаешь что-нибудь новенькое по полку и вообще о военных действиях. К нему присылают донесения командиры эскадронов с передовых линий.

2 часа дня. На сколоченном из старых досок и деревяшек столе под полотняным навесом уже накрыт обед. Берем каждый свою походную скамеечку и едим с аппетитом бивачного жителя, что Бог послал, смотря по месту стоянки; стоим в городе – хорошо едим, т. е. горячее с мясом и жаркое из мяса, иногда курицу или яичницу, а если в деревне или в поле, то и одно мясо; а были времена, что ели консервы или доедали орловскую колбасу.

За обедом оживленные разговоры: родина, родные, политика, война – все перетолкуется основательно. После обеда расходимся по палаткам; кто спать ложится, кто в город едет; я что-либо читаю, а, главное, с великим трепетным нетерпением ожидаю почту, за которой пошел уже писарь и придет обратно в 4 часа.

Несут… Бегу… Сам разбираю, кладу в карман и ухожу куда-либо под дерево. Читаю… Какое наслаждение! Как будто повидаешься, поговоришь с писавшими. Ну, а если ничего нет, то не знаешь, как и дожить до завтра. Это, конечно, тогда, когда почта корпусная от нас близко; а то получаем со случаем в несколько дней раз.

Прочту письма, иду в палатку. Кипяток уже готов; пьем вечерний чай, после которого часов в 6 я снова иду по своей дорожке (на каждом биваке выбираю), читаю вечернее правило. И так отрадно бывает смотреть на небо: ведь оно одно и у вас и у нас, хотя, когда у нас ночь, у вас светло; да там, на небе, нет ни сражений, ни биваков, а только мир и божественный покой. Молитвы читаю до ужина потому, что после бывает очень темно и ходить невозможно, а в палатке неудобно.

В 7 вечера подается сигнал, и наша команда выстраивается в 2 шеренги. Прихожу я, провозглашаю «Благословен Бог наш», и начинается общая вечерняя молитва. Поем все «Царю небесный», «Отче наш», «Спаси, Господи» и «Достойно». После этого люди ужинают, пропевши «Очи всех на Тя, Господи, уповают». Часов в 8 ужинаем и мы: едим по куску жареного на сале мяса (масла здесь не достать: китайцы понятия не имеют о молоке и масле).

За время с 17 июля мы были на 11 биваках, не считая мест остановок при передвижениях. Вот они: Питай, Латотай, Ляоян, Цзюцзаюаньцзы, снова Ляоян, Цовчиндзы, снова Латотай, снова Питай, Са-хе-пу, Вап-дя-пу, Мукден. Когда упоминаются города Ляоян и Мукден, то это не значит, что мы живем с удобствами: кроме первого Ляояна гнилого и скорпионного, все равно располагаемся биваком где-нибудь на огородах, а теперь под стеной.

Это наша «мирная» жизнь, буднишняя. В праздник прибавляются богослужения; впрочем, я и в будни служу иногда в эскадронах, пользуясь военным затишьем. Во время же сражений, когда мы были на позиции, и во время передвижений все шло, конечно, совершенно иначе: 10 дней мы не ели даже хлеба, питаясь только сухарями, пили и умывались почти грязью и проч.

Сегодня весь день в теплом: холодно. Назначена была всенощная в 6 часов. Мы приготовились уже идти; вдруг из штаба корпуса отмена. Не знаю, почему… Ложусь.

8 сентября

Ночью холод; утром дождь мелкий, осенний; не видно солнышка. А сегодня праздник великий, Рождество Пресвятой Богородицы; не