Дневник полкового священника. 1904-1906 гг. Из времен Русско-японской войны - Митрофан Сребрянский

потом с наслаждением читал их. Я как-то раскис; писать и то не хватает силы воли заставить себя. Покатался я с Ксенофонтом верхом по городу, но в нем ничего нет особенного, и мы скоро возвратились. Мукден – огромный богатый город; есть памятники; но в общем он точно такого же типа, как и Ляоян; только женщин на улице сравнительно больше.

Пришел приказ из корпуса отслужить завтра в 9 часов утра обедницу.

Под вечер я взял палочку, которую мне сделал Ксенофонт, и пошел погулять по биваку и вокруг него; прежде всего я прошел на китайское кладбище и с большим интересом осмотрел его.

Наш бивак в общих чертах везде одинаковый, представляет собой сейчас большое пространство земли за городской стеной, покрытое деревьями. Все это пространство кольцом охватывают коновязи; своими концами они с двух противоположных сторон, как клещами, охватывают стены старого запущенного кладбища, которое таким образом большею своею частью очутилось в пределах нашего бивака. Посреди бивака тянется дорожка. По одну сторону ее у самого кладбища расположилась прислуга и устроена офицерская кухня; по другую и параллельно с ней идет ряд палаток, в которых поместились канцелярия, мы с Букреевым, столовая, командир полка, адъютант. Между столовой и командирским обиталищем стоит часовой, охраняя штандарт и полковую казну. За этим рядом палаток идет ряд четырехколесных повозок, а еще далее ряд двуколок. По коновязям день и ночь ходят кругом дневальные. К нам в бивак ведут только два входа. Из посторонних не только китайцы, но и солдаты других полков не допускаются. Предосторожность не лишняя: хунхузы и в городе прямо грабят; а вне стен надо быть и очень-очень осторожными. Если бы не частые проливные дожди, отдых здесь был бы полный.

Кладбище, очевидно, древнее и богатое: обнесено оградой, прекрасные ворота, могилы – целые курганы. Сильное у меня явилось желание раскопать их: я так люблю древность; но не хочется оскорблять религиозного чувства китайцев. Кладбище заброшено давно: оно все заросло бурьяном и огромными старыми соснами. Теперь на этом кладбище режут скот для солдат и рядом с могилами сановных, быть может, мандаринов закапывают внутренности убитых животных. Таков закон войны: надо мириться.

Перед воротами кладбища снаружи лежит огромная каменная черепаха. На спине ее стоит каменная доска аршин в 7 высоты с надписью. Наверху доски высечены переплетающиеся между собою драконы. Все чудной работы. Черепаха и драконы свирепо разинули пасти: очевидно, не пускают злых духов на кладбище, которое должно быть местом упокоения.

Наблюдая религиозную жизнь китайцев, особенно простых, ясно заметно, что они верят в богов-духов, добрых и злых, признают грех, необходимость добродетели и очищения от грехов людей не только живых, но и умерших и посему приносят умилостивительные и очистительные жертвы. Китайцы горячо верят в загробную жизнь и общение между живыми и умершими; садясь, напр., обедать, они ставят на гроб своего покойника чашку рису, веря, что духом он с ними; громко голосят по умершем, объясняя, «чтобы он услышал».

Смотря на мукденские стены, я невольно вспоминаю уроки из истории о стенах Ниневии, Вавилона и египетских городов. Без всякого преувеличения скажу, что это «циклопическая» постройка. Толщина мукденских стен такова, что по ним свободно может ехать четверка; высота же их, думаю, не менее 6 саженей. Каменные с башнями они сделаны чрезвычайно тщательно. Но от времени стены разрушаются, не подвергаясь положительно никакому ремонту.

С кладбища я вышел за пределы бивака на дорогу, и долго стоял, наблюдая мимотекущую жизнь. Китайцы бегут из деревень в Мукден, и «все свое несут с собой». До слез печальное зрелище и в то же время невольно смешное. Вот полуголые китайцы на коромысле тащат огромную живую свинью, которая визжит на всю вселенную; это спасают ее от «сольдата». Несут целый огромный шкаф с рухлядью, богов, стулья, окна, двери, стропила с крыш, сухой гаолян, детей за спиной. Здесь же с утра до ночи «купезы» ходят по дороге и орут немилосердно: «олеха» (орехи), «табака махола» (махорка), «папилоса», «спичка», «леба» (хлеба).

Китайцы страшные торгаши: запрашивают впятеро, неотвязчиво торгуются, и чуть только солдат, по их мнению, поступил неправильно, сейчас же начинается крик во все горло: «капетана, капетана». Торгуют все: старые и молодые; даже дети 6–7 лет, держа в руке 2 коробки спичек, кричат: «спичка, спичка». Слышу направо визг и крик; смотрю – в толпе китайцев происходит драка: двое схватили друг друга за косы и так дерут, что, того и гляди, оторвут с кожей. Оказывается, поспорили из-за какого-то пучка ненужной соломы.

Стащить что-либо у нас китайцы тоже не прочь. Однако пришлось встретить и хороших китайцев. В Ляояне я очень подружился с семьей нашего хозяина; очень сердечные люди. Его две дочери: одна 13-ти лет, другая 10-ти, ежедневно приходили поздравлять меня с добрым утром, приносили винограду, яблок и упорно отказывались от денег. Мысленно одну я называл Сашей, другую Милицей и очень утешался, глядя на них и вспоминая моих дорогих деток[27]. Хозяин очень любил поговорить со мной, конечно, больше догадками при помощи жестов и мимики. Вся эта семья курит. Однажды я говорю девочкам: «кули, кули худо есть, пу шанго», и они сейчас же исполнили мое желание, бросили папиросы и трубки и больше при мне никогда не курили. Они прямо ужасались, что я еду туда, где «бум, бум» и «пилюли», т. е. пушки. Тяжело было прощаться с этой семьей. Они все вышли проводить нас грустные. Все наши их любили. Несчастные! Уже через неделю Ляоян горел от снарядов. Что-то с ними?!

Еще пример. Жалея одну семью, наполовину разоренную, я дал старику рубль. От радости он стал на колени. Растроганный, я чуть не со слезами на глазах поднял его. И что же? Проходит минут двадцать, и старик приносит маленького цыпленка и дает мне в подарок; денег взять за него он решительно отказался.

Возвратился я с прогулки. Ксенофонт вскипятил в котелке кофе, и мы с подп. Букреевым выпили по стакану.

Наступила холодная тихая звездная ночь.

Господи, как необычайно красиво темной ночью небо! как ярко горят звезды! Поднимешь глаза вверх, да так и не сводил бы. Кроме красоты, каким миром веет с неба! Так тянет туда, без слов душа с кем-то говорит. О, если бы не ужас войны, не разлука с близкими сердцу и родиной!.. Но и при этом небо так прекрасно, так успокаивает тоскующую, усталую душу.

А внизу? Оглянулся… Земля пылает: море костров, фонарей, факелов. Шум: движутся обозы, орудия; несется волною в одном конце священное пение молитвы