Заклятие сатаны. Хроники текучего общества - Умберто Эко

На прошлой неделе я узнал из газеты невероятную новость: «Римская полиция спасла марокканца, проглотившего сотовый». То есть поздно вечером полицейские ехали мимо, увидели, что на земле, в окружении соотечественников, лежит человек и харкает кровью, подобрали его, отвезли в больницу, а там у него из глотки извлекли «Нокиа».

С трудом верится (если только это не остроумная реклама «Нокиа»), что даже самый неадекватный человек в состоянии проглотить сотовый. Журналист предположил, что наркоторговцы сводили счеты и сотовый, скорее всего, запихнули в глотку силой – не как угощение, а как наказание (видимо, марокканец позвонил кому не следовало).

Заталкивать трупу камень в глотку принято у мафиози, так наказывают тех, кто выбалтывает секреты посторонним (Джузеппе Феррара даже снял фильм «Камень во рту»). Неудивительно, что обычай распространился и на другие этнические группы: феномен мафии достиг в мире таких масштабов, что еще много лет назад в Москве у моей переводчицы спросили, как по-итальянски будет «мафия».

Но на сей раз речь шла не о камне, а о сотовом, что показалось мне весьма символичным. Новая преступность действует не на селе, а в городе и имеет доступ к технологиям: вполне понятно, почему теперь жертву не связывают, как козленка, набросив на горло удавку[170], а, скажем так, выводят из строя, как киборга. К тому же запихнуть в рот сотовый телефон – все равно что запихнуть туда яички, самое дорогое, что у него есть, самую личную вещь, естественное дополнение физического «я», продолжение уха, глаза, а нередко и пениса. Удушить сотовым – все равно, что удушить человека его собственными кишками. Держи, тебе письмо.

Не так давно я пытался выступить в Испанской академии в Риме, однако синьора (снимавшая на телекамеру) направила мне в лицо яркий свет, и я не мог разобрать заготовленный текст. Раздосадованный, я заявил (как всегда заявляю не слишком воспитанным фотографам), что, когда я работаю, им нужно остановиться, так мы распределим рабочее время. Синьора камеру выключила, но всем видом показала, что я злоупотребил властью. На прошлой неделе в Сан-Лео, когда мэрия представляла замечательный проект возрождения пейзажей Монтефельтро[171], которые можно увидеть на картинах Пьеро делла Франческа, трое господ упорно слепили меня вспышками, пришлось напомнить им о правилах хорошего тона.

Заметьте: в обоих случаях это были не телеоператоры «Большого Брата», а, насколько можно судить, образованные люди, добровольно пришедшие послушать не самое простое по содержанию выступление. Тем не менее синдром электронного глаза не позволил им подняться до уровня человечности, о котором они, возможно, мечтали: не слушая, что я говорю, они пытались просто заснять событие – наверное, чтобы выложить на YouTube. Они отказались от попыток понять, о чем идет речь, чтобы записать на телефон все, что и так видели своими глазами.

Похоже, постоянное присутствие механического глаза, из-за которого мозг отходит на второй план, изменило ментальность людей – даже тех, кто во всех прочих отношениях ведет себя вполне цивилизованно. Они покинули зал, унося с собой кадры произошедшего события (что было бы вполне оправданно, занимайся я стриптизом), но не получив ни малейшего представления о том, что именно происходило. Если, как можно предположить, они идут по свету, фотографируя все, что видят, очевидно, им выпала горькая судьба забывать на следующий день все увиденное накануне.

Я неоднократно рассказывал о том, как в 1960 году перестал снимать после поездки по французским монастырям, в ходе которой я фотографировал, как одержимый. Вернувшись домой, я обнаружил, что привез с собой массу посредственных фотографий, но увиденного не помнил. Я выбросил фотоаппарат и в следующих поездках запоминал все в уме. На память (больше для других, чем для себя) я покупал красивые открытки.

Однажды, когда мне было одиннадцать лет, я услышал странные крики на дороге, шедшей вокруг городка, куда я приехал в эвакуацию. Издалека я увидел, что грузовик врезался в повозку, на которой ехали крестьянин с женой. Женщину выбросило на дорогу, она разбила голову и теперь лежала в луже крови, где плавали и мозги (в моем воспоминании, до сих пор вызывающем ужас, это выглядело так, будто на землю уронили торт с клубникой и сливками), муж крепко обнимал ее и кричал от отчаяния.

Я не стал подходить близко, мне было страшно: я не только в первый (и, к счастью, в последний) раз увидел размазанные по асфальту мозги, но и впервые столкнулся близко со Смертью. А еще с Горем и Отчаянием.

Что бы произошло, будь у меня, как у всех современных ребят, сотовый со встроенной телекамерой? Наверняка я бы заснял сцену – показать приятелям, что я там был, а потом выложить свое визуальное богатство на YouTube – повеселить прочих адептов Schadenfreude[172], то бишь тех, кто радуется чужому несчастью. А потом, продолжая снимать чужое горе, я бы наверняка стал к нему равнодушен.

Я же все сохранил в памяти, и, хотя с той поры прошло семьдесят лет, эта сцена по-прежнему преследует меня и учит – учит не быть равнодушным к чужому горю. Не знаю, останется ли у сегодняшних ребят такая возможность повзрослеть. Потому что у взрослых, не отрывающих глаз от сотового, ее больше нет.

Позавчера на улице мимо меня поочередно прошли пять человек обоего пола: двое разговаривали по сотовому, двое с бешеной скоростью что-то набирали, рискуя при этом свалиться, одна дама шла, держа интересующий нас предмет в руке, готовая немедленно отозваться на звук, сулящий человеческое общение.

Один мой приятель, человек образованный и утонченный, выбросил часы «Ролекс»: он заявил, что теперь узнает время по своему «БлекБерри». Некогда прогресс техники подарил нам наручные часы, чтобы людям не приходилось таскать на спине маятниковые или ежеминутно доставать из жилета карманные часы, а теперь у моего приятеля, что бы он ни делал, одна рука всегда занята. Человечество атрофирует одну из двух верхних конечностей, хотя нам прекрасно известно, какой вклад внесли руки с расположенными сбоку большими пальцами в эволюцию нашего вида. Мне пришло в голову, что, когда писали гусиными перьями, одной руки хватало, но, чтобы печатать на клавиатуре компьютера, нужны обе руки, значит, телефононосец не может одновременно использовать сотовый и компьютер. Однако затем я подумал, что phone addict[173] вообще не нуждается в компьютере (теперь этот предмет стал доисторическим), ведь с помощью сотового можно выйти в интернет и послать СМС, отправлять сообщения по электронной почте больше не надо – можно напрямую поговорить с человеком, которого собираешься потревожить или которым мечтаешь быть потревоженным. Конечно, телефономану труднее читать Википедию, а значит, он будет делать это быстрее и поверхностнее, стиль его сообщений будет стремиться к телеграфному (в то время как по электронной почте можно писать хоть последние письма Якопо Ортиса[174]). Но телефономану больше некогда черпать информацию из энциклопедий и пространно выражать свои мысли: он занят беседами, о синтаксической структуре которых нам может многое рассказать столь порицаемая прослушка. Она показывает, что phone addict, в принципе отказавшись от секретности, выражает свои мысли многоточием или обходится словами из скудного запаса неандертальца, вроде cazzo и vaffanculо («блин» и «на фиг»).