И горы смотрят сверху - Майя Гельфанд

– Счастье – это право и объективная цель жизни человека, – провозглашал он своим глубоким, красивым голосом, так контрастирующим с безобразной внешностью, – абсолютная свобода, возможность для каждого делать беспрепятственно все, что он захочет, – вот условия счастья. Вся система законов, противоречащих человеческой природе, была создана одним классом людей, а именно буржуазией, желающей руководить остальными и использовать их для своей пользы; весь этот класс в целом ответствен перед нами за настоящее искусственное и печальное положение вещей. Мы обязаны порвать с прошлым, уничтожив класс экспроприаторов и тем самым окончательно разрушив оковы, как социальные, так и моральные…

Мы обязаны создать общество, свободно основанное на коммунальном владении всеми благами; в этом обществе не будет места религии и иным формам контроля. Все решения будут приниматься коллективно, а достигнутое будет делиться поровну, каждому по потребностям.

Словам этим молодые революционеры внимали, словно откровению свыше. Вчерашние ешиботники и темные, угнетенные крестьяне, они обожествляли своего героя, который, казалось им, нес истинный свет в царство тьмы и печали.

– Готовы ли вы ради достижения наших целей пожертвовать собой? – вопрошал он. – Готовы ли вы ради всеобщего счастья пойти на убийство?

– Готовы ли вы ради блага народа отречься от своих родных, от своего прошлого, от своего имущества?

И на все вопросы юные революционеры неизменно отвечали одно:

– Готовы!

Идеи эти, совершенно, впрочем, не новые, хоть и привлекательные, ложились на очень хорошо подготовленную почву. Еврейские мальчики, привыкшие с младых лет изучать Тору, умевшие разбираться в сложных, каверзных хитросплетениях Священного Писания, знавшие учения пророков и мудрецов и толковавшие их по собственному усмотрению, нередко споря не только с учителем, но и с самим Богом; эти дети, тренировавшие свой мозг с тех пор, как только научились читать, и не имевшие практически иных навыков, кроме умственной деятельности; отпрыски угнетенных семей, чьи предки шкурой своей помнили розги царских жандармов и удары казацких сабель, а сердцем своим скорбели по тысячам невинно замученных разъяренной толпой, – эти дети с жадностью бросались на идеи равенства и братства, поглощали их со звериным аппетитом, потому что в них лишь видели спасение из нищеты и унижения.

Детям этим, привыкшим находить удовольствие и развлечение в кругу своей семьи, за обеденным столом, ритуальным обрядом или молитвой в синагоге, вдруг открылся новый мир, где было место не только ежедневным и многочасовым воздаяниям благодарностей Богу, не только обязательным церемониям, но и простым человеческим беседам с другими людьми, неевреями, с теми, кого презрительно называли гоями, и общение с которыми если и не запрещалось, то считалось чем-то не вполне кошерным, пачкающим светлое имя правоверного еврея. Если до того сердце этих мальчиков наполнялось восторгом от изучения Торы и проникновения в ее тайну, то теперь радостью было узнать, например, что на свете есть множество наук, стран и религий; что есть миллионы людей разной наружности и культуры; что существуют море, пароход и железная дорога. Если раньше Тора заключала в себе целый мир и раскрывала его своей мудростью, то теперь мир казался больше и сильнее Торы, и он объяснял ее, а не наоборот. Если раньше существовала лишь любовь к Богу, то теперь появилась любовь к женщине…

Они собирались в сыром подвале с крохотным окошком под низким потолком. Это был заброшенный склад в прошлом богатого владельца пекарни, проигравшегося в пух и прах. Пекарни его ушли в погашение долгов, полуразрушенные мельницы стояли без дела. В подвале, где собирались революционеры, стоял запах прогнившего зерна и сена, на стенах висели капли воды, а по полу сновали крысы, ухитрявшиеся найти пищу в этом мертвом месте.

Духов, получивший кличку Культя, обладал значительным ораторским талантом. Тяжелый кашель, то и дело прерывавший его речи, совершенно не портил гипнотического впечатления, что производил он на слушателей. Он мог остановить любой спор, прервать любую дискуссию, перебить любого выступающего. Бывало, революционеры разгорячатся, разнервничаются, начнут друг друга поносить последними словами, но в момент высшего накала страстей раздается глухой стук «бух-бух», и тут же все смолкают. Это Духов стучит культей по столу. Точно так же, одним ударом, мог он и уничтожить человека, и вознести на пьедестал. Это «бух-бух» часто было одновременно спасением и гибелью.

Среди сторонников революции были недоучившиеся еврейские студенты, такие как Шмуил-Ицхок Миркин, Фрейда Зусман; врачи Шлема-Янкель Вишневский, Рашель Лернер; инженеры, сапожники, ткачи и портные. Все они были обвинены (часто заслуженно) в революционной деятельности и сосланы в Казахстан. У всех была разная, но обязательно сложная и опасная судьба.

Миркин, молодой человек нервического склада, вечно дрыгающий ногами, словно паучьими лапками, нарочно громко гоготал, размахивал руками и сыпал старославянскими идиомами и латынью, из которой знал наизусть лишь одну фразу «cogito ergo sum»; остальные познания его представляли бессмысленный набор звуков, который производил впечатление разве что на чересчур эксцентричных барышень. Местный полицмейстер дал ему такую характеристику: «Характера невыносимого, требует более того, на что имеет право претендовать»; затем дал по шее.

Заслуживает внимания также и девица по фамилии Зусман, чрезвычайно уверенная в себе хамоватая особа, активная революционерка, безбожница, бесстыдница и беспринципница. Она была поймана при подготовке тайной типографии в городе Вильно, приговорена к пяти годам ссылки в город Акмолинск, а после окончания положенного срока вышла замуж за русского революционера Барабанова и перебралась в Верный.

Врач-гинеколог Вишневский и его помощница акушерка Лернер, немолодые, многолетние тайные любовники, попались на контрабанде революционных изданий, и оба были сосланы поначалу в Восточную Сибирь. И срок-то им дали небольшой, всего два года, но случилось непредвиденное: они были пойманы на месте преступления, а именно прелюбодеяния, супругой Вишневского Маргаритой Иосифовной, которая не простила измены и донесла на благоверного, рассказав всю правду о том, что и в местах, весьма отдаленных, он продолжает свою пагубную для империи деятельность. Тогда влюбленным пришлось перекочевать в Казахстан.

Был и еще один крайне странный тип, древний старик – спившийся портной, облезлый бродяга, практически нищий, – который пользовался в кружке огромным, совершенно необъяснимым, на первый взгляд, почетом. Как только в дверях появлялся этот дурно пахнущий, вечно грязный и обязательно пьяный человек, еле передвигавшийся на кривых ногах, с всклоченной бородой и безумным взглядом, старшее поколение революционеров тотчас же преображалось и даже впадало в некий экстаз, будто в предвкушении какого-то невообразимого удовольствия. Пьяница же, прекрасно сознавая свою исключительность и, безусловно, гордясь ею, хорохорился и делал дамам комплименты интимного свойства.

Суть была вот в чем: звали этого человека Гирш Каган, и главная его заслуга состояла в том, что когда-то, будучи еще совсем молоденьким пареньком, он проходил действительную службу вместе с неким рядовым по имени Федор Достоевский, который впоследствии стал великим писателем, мировой знаменитостью, гордостью русской словесности. Каган был призван на службу в ряды кантонистов, но на сэкономленные деньги подкупил писаря, и тот устроил дело таким образом, что юношу, не достигшего еще положенного возраста, перевели на действительную службу в Семипалатинск, где как раз служил Достоевский. С будущим писателем Каган делил одни нары, укрывался одним одеялом и даже ходил в один нужник. Так и сдружились они: писатель-мыслитель-антисемит и еврей-православный-солдат. Они вместе коротали длинные, полные тягот и печали дни, вместе нуждались в деньгах, в пище, в теплой одежде и книгах; вместе терпели унижения начальства, выполняя тяжелую и грязную работу, когда приходилось выгружать баржи, набитые лесом, стоя по пояс в холодной воде, или рубить дрова в лютый мороз; вместе радовались, когда удавалось скопить немного денег и купить что-то из съестного: то пряник, то целую буханку хлеба. Пьяный Гирш, вытирая слюну и слезы, заходился в своих воспоминаниях, рыдая гнусавым голосом: