И горы смотрят сверху - Майя Гельфанд

– Я готова взять мальчика в семью и растить его так, как будто это мой родной сын.

Мужчины с удивлением взглянули на нее. У Ханоха и Ханы уже пятеро своих детей, да Хана еще и в положении. Как тут взять еще одного ребенка?

– Ты уверена в своих словах? – спросили мужчины.

– Да, я уверена.

Так Залман стал частью семьи. Было решено, что он будет учиться в ешиве у меламеда Шолейма, куда ходили старшие дети Ланцбергов. Обычно ученики, которых называли бохерами, были мальчики из бедных семейств, прилежные в учебе. Они отправлялись для получения образования в хорошие, престижные ешивы, откуда выходили учеными, уважаемыми людьми. Чаще всего судьба их была предопределена: они женились на дочерях состоятельных евреев, которые считали за честь породниться с талмудистом, а сами продолжали всю жизнь штудировать Тору. Но до женитьбы еще нужно было как-то дожить, а это было непросто, поэтому влачили несчастные ешиботники самое жалкое существование и выживали за счет пожертвований местных жителей. Спали в синагоге, подложив руку под голову, на жестких деревянных скамьях. Зимой дрались за место у печки, и считалось большой удачей урвать себе немного тепла. Одежду они получали от сострадательных сограждан и всегда в неподходящее время: в начале лета им доставались теплые зимние вещи на вате, а поздней осенью – летняя одежда и обувь. Зимой они мерзли, а летом потели вдвое сильнее, чем богатые люди. Они влачили это жалкое существование из года в год, до двадцати лет, штудируя Талмуд. Но в распоряжении Залмана имелась крохотная комнатка с кукольным окошком и громадной кроватью, занимавшей большую часть «хором», с мягкой, толстой и воздушной периной и огромной подушкой, которую Хана собственноручно набивала гусиным пухом и куриными перьями.

Ешива располагалась прямо в домике меламеда[26] Шолейма, крошечном, убогом, с низкими потолками и земляным полом. Кажется, некогда, давным-давно, домишко был окрашен в желтый цвет. Теперь он глубоко врос в землю, а его маленькие окошки едва пропускали дневной свет. В жилище меламеда все находилось в движении: по полу и стенам ползали тараканы и муравьи; под потолком копошились летучие мыши; нечистая постель хозяев дома, казалось, тоже шевелилась от бесчисленных клопов; со всех сторон сновали дети; жена меламеда, Браха, все время была занята какой-то работой по дому, да и сам учитель бегал из одной комнаты в другую, чтобы уследить за всеми учениками.

Учитель Шолейм был рано поседевшим кудрявым красавцем с задумчивым видом и энергичными движениями. Работу свою выполнял добросовестно скорее от безысходности, чем от большого интереса, но детей любил. Все соседские девчонки сходили от него с ума. Жена же его, Браха, могла бы служить олицетворением тупости и уродства – крупная, тяжеловесная и злая, с плохими зубами и землистым цветом лица. Она выросла в семье богатого закупщика хлеба, но в силу катастрофической некрасивости успехом в обществе не пользовалась, а энергию свою направляла на чтение. Дело это, в ту пору запретное, а для женщин в особенности, она совершала в большой тайне, панически боясь разоблачения. Может быть, именно поэтому так сурово она обходилась с учениками, которых ловила при этом срамном занятии.

На ее счастье, в городе появился нищий молоденький меламед, который скорее прельстился ее наследством, чем глубокими знаниями, поэтому и предложил ей руку и сердце. Во время предсвадебной лихорадки папенька ее скоропостижно скончался. А после его смерти вскрылись многочисленные долги, главным образом азартного свойства, и таким образом накопленные миллионы ушли в неизвестность, так и не побывав в красивых руках меламеда. Говорят, именно тогда и поседел он, обнаружив себя в одно прекрасное утро мужем злобной уродины, да еще и нищим, как последний бродяга.

Огромная, словно слониха, Браха неуклюже передвигалась по дому, ни на минуту, правда, не прекращая работы. А работы было много: она пекла медовые пирожки с «глистовой»[27] травой, варила сласти – горох и сладкий горошек, которые у нее каждый день покупали ученики, вела полностью все хозяйство и беспрестанно качала ребенка – крошечную девочку, которая, несмотря на свои полтора года, еще не ходила. Это было их единственное выжившее дитя, и родители обожали ее и трепетали над ней, как над чахлым цветочком. Ее колыбель была увешана всевозможными амулетами, талисманами и каббалистическими заговорами. А сама она, с вечно мокрым ртом, в замызганной от слюны рубашечке, имела вид жалкий, даже жалобный. Это некрасивое маленькое создание вызывало смешенное чувство отвращения и сочувствия.

Но главной задачей жены меламеда было прикрикивать на учеников. В этом она достигла истинного мастерства, так что дети ее боялись и старались лишний раз не попадаться на глаза.

Залман оказался прилежным учеником. У него были отменная память и завидная усидчивость, он обладал редким для молодого человека умением добиваться поставленной цели, даже если она кажется скучнейшей и бессмысленнейшей, как, например, заучивание наизусть очередной главы Торы со всеми комментариями. Залман терпеть не мог свои занятия, но привык доводить начатое до конца, а значит, собственное самолюбие не позволяло ему оставить невыученным урок.

Голова его была забита всевозможными цитатами из Священного Писания, но душа принадлежала совсем другой религии. Он был страстным и тайным поклонником учения Маркса и мечтал вступить в ряды социалистической партии. Об этом мало кто знал, но среди учеников была налажена целая подпольная сеть по передаче запрещенной литературы. Соблюдая строжайшие правила конспирации, ешиботники передавали друг другу контрабандные книги и, пользуясь специальными шифрами, вели между собой тайную переписку. Одному Богу известно, как удалось Залману достичь самого верха подпольного движения, но факт остается фактом: у него на руках была записка содержания почти интимного от самого вождя в изгнании В. И. Ленина. Нервным быстрым почерком в послании было написано следующее:

«Дорогой товарищ! Так держать! Не склонять головы перед опасностью и биться до окончательной победы революции!»

И подпись: «Ваш Ленин».

При этом слова «революция» и «товарищ» занимали почти половину строки, витиеватые буквы растягивались, будто пружина, и от этого обретали особенное, великое звучание.

Эту записку Залман хранил в специальной коробочке, которая висела на груди, и каждый вечер, словно молитву, перечитывал слова Учителя.

Однажды случилось ужасное: жена меламеда поймала одного из учеников за чтением фривольного любовного романа зарубежного автора по фамилии Мопассан. Конечно, образованная Браха слышала об этом писателе, но вынести такой позор в собственном доме не могла и восприняла произошедшее как личное оскорбление. Книжка была написана по-русски, что было вдвойне преступно, ведь в школе строго воспрещалось говорить на ином языке, кроме идиша или иврита. И что самое отвратительное, гадость эта лежала поверх раскрытого Талмуда!