Л. Н. Толстой. В поисках истины (по дневникам писателя) - А. К. Ломунова

и как Ты хочешь. Не хочу в будущем ни успеха деятельности, ни славы людской, ни телесных сил, ни продления жизни. Одного хочу: хочу для того, чтобы быть в Тебе и Тебя сознавать в себе, любить всех и в мыслях, и в словах, и в делах.

Все не могу удовлетвориться формой молитвы. Сейчас вечер 9-го. Хочу выразить еще иначе – вот так:

Ничего не желаю в будущем, зная, что все, что будет, будет благо; не желаю и похвалы людской, зная, что назначение мое не в любви людей ко мне, а в моей любви к ним, любви в делах, в словах, в мыслях.

Дневник, 11 февраля 1909 г., Ясная Поляна, т. 57, стр. 25.

Ничего не пишу уже несколько дней, но на душе хорошо, особенно нынче… Думал о том, что молитва моя не годится для последних минут жизни, при смерти. А если не годится для смертного часа, то и вообще не годится, потому что смертный час всегда, всякую минуту. Подумал сначала, что не годится в особенности для смертного часа усилие избавиться от заботы о славе людской. Но подумав еще, увидал, что это неверно, что соблазн славы людской не покидает человека и в минуты смерти, часто, напротив, в эти минуты еще усиливается – как во всех тщеславных героических подвигах. Даже едва ли не во всех их двигатель тщеславие. Да, тщеславие, забота о славе людской – одно из главных препятствий для отдачи своей жизни служению духовному началу вне себя и в себе: вне себя, все яснее и яснее постигая его требования, и в себе, все больше и больше подчиняя свою жизнь этим требованиям. Так что молитву оставляю такою, как записал. Разве прибавлю то, что выражает сознание, память о неизбежности, близости, естественности и благе смерти.

Знаю, что умираю, и в виду смерти не могу желать ничего внешнего в той жизни, из которой ухожу; не могу тоже желать и похвалы от людей, потому что она не нужна умершему. Но не могу не желать и желаю одного: любить всегда одинаково всех и делом, и словом, и мыслью, всякую минуту и до последней минуты.

Дневник, 18 февраля 1909 г., Ясная Поляна, т. 57, стр. 28.

Сейчас думал очень для меня важное: Все хочется – не знаю, по старой ли привычке или по свойству души человеческой – хочется молиться, обращаться к Кому-то, к Богу.

Я последнее время, стараясь ясно определить себе Бога, как и должно было быть, пришел к признанию невозможности отношения к Нему, к отрицанию Его для разума, но потребность жива. Бог, Ты, Ты – все, чего я смутное проявление в теле, в отделенном от Всего теле, Ты – Весь, во всем совершенстве, помоги мне. Говорю это – и мне хорошо на душе. Не знаю, кто Тот, Кого я прошу о помощи, но мало того, что знаю, что Он есть, но знаю и то, что чем больше, искреннее, горячее прошу Его о помощи, тем больше чувствую эту помощь. Да. Помоги мне освобождаться от тела, соединяться с Тобой – и чувствую, что Ты уже помогаешь, и – хотел бы сказать, что люблю Тебя, но «люблю» не то слово. Чувство мое к Тебе и не так горячо, как любовь, и не так узко, телесно. Это не любовь. В любви есть желание блага, а в этом только желание соединения. – (Чепуха.)

Я все придумывал молитву краткую и молюсь составленной длинной молитвой. Это нехорошо. Молитва не может быть одна и та же на все дни, на все часы. Нынче мне нужно: «помоги». А иногда нужно: «благодарю». Иногда нужно только созерцание, и иногда память о Нем и о Себе.

Дневник, 26 марта 1909 г., Ясная Поляна, т. 57, стр. 43.

Вчера не писал. Здоровье все хорошо. И душевное состояние. Читал Канта: Религия в пределах только разума. Очень близко мне. Нынче читал то же. Как я счастлив, что делал то же. Как счастлив, как благодарен. Сейчас перед сном болезненно захотелось молиться Богу, молиться Богу, просить Его помощи, чувствовать, сознавать Его, Его помощь, и болезненно и радостно до слез. И молился, и просил и помощи и того, чтобы Он был со мной. И Он был и есть. И сейчас пишу, и до слез радостно.

Кто Он? Он тот, то, что я знаю любовью, и общение с Ним есть, и не могу не желать и в форме прошения, моления не могу не выражать этого общения…

Утром было особенно хорошо с Соней, – как радостно. Нехорошо в мыслях с Л[146]. Надо, надо победить. «Так помоги мне, Господи».

Дневник, 19 апреля 1909 г., Ясная Поляна, т. 57, стр. 50.

Только встал и чувствую себя, как и вчера, довольно бодрым. Видел во сне, что кто-то передает мне письмо или молитву Оптинского старца[147] (забыл, как зовут) – старца учителя, я читаю и восхищен этим писанием. Там много всего прекрасного, спокойного, старчески мудрого, любовного, но я все забыл, кроме одного, особенно тронувшего меня: то, что он никого ни учить не может, ни советовать поступить так или иначе. Учить не может, во 1-х, потому, что не считает себя выше и умнее кого бы то ни было, во 2-х, потому, что все, что нужно знать человеку, сказано и в откровении (так говорит старец), и в сердце каждого. Советовать же не может сделать то или другое потому, что никто не знает и не может знать, какое положение, какой поступок, тот или другой, даст большее внешнее, телесное благо. Всякое положение, всякий поступок по отношению к внешнему благу и к возможности внутреннего истинного блага – безразличны. Только бы мне самому всегда поступать по воле Бога!

Дневник, 7 мая 1909 г., Ясная Поляна, т. 57, стр. 59.

Дома Успенский[148], вечером письма и недобрая брошюрка Восторгова[149]. И я вот потерял свое отношение к Богу и огорчался суждением людей. А стоило только вспомнить, чей один мне важен суд, и как все легко – не то что легко стало, а все исчезло. Нынче утром, сейчас так понял. Помоги, помоги – кто? Кто бы там не был, но знаю, что есть кто-то, кто может помочь. И прошу Его, и Он помогает, помогает. Вечер провел с Николаевым[150] и Успенским нехорошо. Помнил больше о них, о их суждении, а не о Его.

Мы, я, только говорим