Неумерший - Жан-Филипп Жаворски

– Здрав будь, Таруак! А ты всё так же бьёшь копытом в предвкушении доброй драки!

– Троксо! Ну наконец-то! – обрадовался один лемовис, облачённый в яркую льняную кирасу. – Это, часом, не секванец с тобой? Где это вы, чёрт возьми, шлялись? Битуриги Амбимагетоса прибыли уже три ночи назад! Король ждёт только вас!

В окружении всадников Таруака мы въехали во внутренние дворы города. При виде войска у нас с Сеговезом перехватило дух. Наши два отряда, ещё недавно казавшиеся такими громадными, были в миг поглощены оглушающей сутолокой. В ушах стоял рёв быков, ожидавших кувалды мясника. Мужичьё, понабежавшее из деревень, сновало под ногами лошадей. Перезвон наковален разлетался под ударом молота кузнецов и тележников далеко по округе. Мы вдыхали густой воздух, пропитанный удушливыми испарениями животных, едким запахом пота и раскалённой золы.

– Вы здорово припозднились, – крикнул Таруак, напрягая голос. – Одному из вас не сносить головы.

– Это уже решено, – ответил Комаргос. – Последний идёт позади нас. Он препираться не станет – даю слово.

Вопреки ожиданию лемовисские всадники повели нас не в глубь города. Они повернули к огромному пустырю, обнесённому рвом и частоколом. Изгородь была совсем свежей: светлая заболонь кольев ещё пускала смолу. Вход обозначался грубо вытесанными, но величественными воротами. Сверху их украшали прибитые в ряд бычьи головы, возле которых вились несметные тучи мух. Огороженный и просторный, как пастбище, участок оказался забитым битком. Нельзя было и шагу ступить, чтобы не натолкнуться на круп лошади, не задеть борта повозки, не споткнуться о бочки. Запах жаренного на вертеле мяса разносился по воздуху и смешивался с медовым духом эля. От густого дыма костров и едкой мочи скотины у нас защипало глаза. Повсюду раскачивались горластые полчища, теснившиеся вокруг откупоренных бочонков и костров, и едва ли меньше народу толпилось возле загона для лошадей и подвод. Везде были одни мужики, неряшливо одетые или полураздетые, с кинжалами и мечами за поясом, с плавающей походкой и глазами, налитыми пивом. Соревнуясь между собой, они осипшими глотками наперебой орали по пятнадцать песен разом, корёжа слух лавинами сквернословия.

Таруак подвёл нас к кругу героев, собравшихся подле двух дюжих мужиков и быка. Из толпы зрителей к нам обернулся молодой воин. Меня поразило его обаяние, его сверкающие ярко-зелёные очи. Он вопросительно кивнул в сторону Комаргоса, и одноглазый воин покачал в ответ головой. Красавец двусмысленно улыбнулся и перевёл внимание на зрелище.

Один из двух мужчин в центре круга был волопасом, которому было явно не по себе среди важных особ. Он держал на привязи весьма упитанную скотину пяти зим отроду. Бык от испуга ошалело вращал выпученными глазами и гадил под себя большими струями. Второй громила был явно из вояк. На шее у него блистал тяжёлый торквес, голубоватые подтёки обвивали голый торс, подчёркивая мышцы и гряды старых шрамов. Лицо его было искажено зловещим оскалом – шрамом, протянувшимся через одну щёку от уголка рта, который придавал ему навсегда застывшее ехидное выражение. Он держал секиру в левой руке, а правый кулак занёс над головой животного.

– О, Великий Огмиос, Повелитель Сильных, да услышь мои слова! – провозгласил он. – Я жертвую тебе этого быка! Это тридцатый бык, зарезанный с тех пор, как я бросил призыв к оружию! Я приношу его тебе в дар, чтобы отблагодарить тебя, ибо мои товарищи Комаргос и Троксо наконец прибыли, и теперь я смогу начать войну!

Разжав десницу, воин высыпал горсть ячменя на морду своей жертвы. Вслед за этим он быстро схватил секиру обеими руками, занёс её вверх и со всего размаха ударил ею за рогами животного. Острие так глубоко разрубило шею, что все воины вокруг бурными возгласами приветствовали силу удара. Бык грохнулся на колени, выплевывая язык, а затем повалился на бок, судорожно суча ногами. Тогда жрец отложил секиру, схватил острый нож для забоя скота и перерезал бычье горло сразу за подвилицей. Бык затих, и земля стала напитываться его кровью. Поднимаясь и разворачиваясь лицом к нам, мясник воскликнул:

– Чёрт побери! Как же долго вы волочились! Непросто было придержать этого быка до вас.

Так я познакомился с Тигерномаглем, сыном Кономагля, королём лемовисов. Стоит заметить, что этому человеку предстояло в дальнейшем сыграть значительную роль в моей жизни, хотя на первых порах он попросту ни в грош меня не ставил. Для него я был в лучшем случае безмозглым мальчишкой, в худшем – морокой. Он горячо поприветствовал Комаргоса и Троксо и сдержанно поздоровался с Сумариосом. Рядом с ним находился тот же молодой воин с пригожим лицом. Красавец в свою очередь удостоил арвернского героя лишь церемонным кивком, но одарил сияющей улыбкой обоих предводителей нашего отряда.

– Я, конечно, предполагал, что обскачу вас у самых ворот, – бросил он, – но никогда бы не подумал, что настолько переплюну! Как это вас угораздило? Если вы устроили пирушку за моей спиной, то поплатитесь за это!

Комаргос прыснул от смеха.

– Не хорохорься, как петух, – прорычал он. – Бьюсь об заклад, что в дороге ты вылез из кожи вон, пытаясь стряхнуть с хвоста Буоса. Толстяк только и ждёт повода перещеголять меня. А мы тем временем сделали крюк, побывав в Аттегии у твоей тёти. Пирушка, говоришь! Что ж, оба сына Даниссы теперь здесь, и это главное.

Сумариос положил руки на плечи мне и брату, намереваясь представить нас, и я почувствовал что-то отцовское в этом прикосновении. Юный герой повернулся к нам.

– Приветствую вас, кузены, – улыбнулся он. – Я Амбимагетос. Рад, что вы с нами. Теперь мы вместе сможем задать жару этим проходимцам, считающим, что мы будем плясать под их дудку.

Странное ощущение. Почти достигнув мужеских лет, мы знакомились с сородичем, которого ни разу в жизни не видели и который принадлежал к ненавистной ветви в нашей семье. Однако битурижский принц обращался с нами по-дружески приветливо.

– Я Белловез, – по долгу старшего брата назвался я первым. – А это мой брат, Сеговез. Для нас честь познакомиться с тобой… кузен.

Амбимагетос плутовато усмехнулся.

– Какая учтивость! – заметил он. – Как погляжу, вы оба получили королевское воспитание.

Задерживая изумрудный взгляд на Сегиллосе, он добавил вкрадчиво:

– У вас и кровь королевская. Когда мы острижём тебе волосы, ты будешь безумно похож на моего отца.

Сеговез тут же разважничался, конечно же, по своей наивности. Нельзя всё же отрицать, что подобная похвала от Амбимагетоса была лестной. Сегиллос был, безусловно, хорош собой, он был гораздо красивее меня. Во времена, когда я ещё был скован тисками зависти к нему, я полагал, что разница в возрасте обернулась против меня: младший брат сохранил юношеское обаяние, которое я уже утратил. И, конечно же, я тешил себя надеждами, что это дело времени. Но позднее, когда Сеговез станет полноценным мужчиной, он расцветёт и превратится в великолепного воина, с лёгкостью располагающего к себе всех вокруг и волнующего сердца девушек, которых, в отличие от всего остального, он не замечал. Сегиллос просто-напросто унаследовал красоту нашей матери, и именно эти знакомые черты и привлекли внимание Амбимагетоса. Однако любезности битурижского принца это не умаляло: поскольку если Сеговез был пригожим, то сам Амбимагетос буквально лучился красотой с ореолом радужной харизмы. Возможно, что подобное очарование придавала ему врождённая властность, проистекающая из его положения. И, безусловно, ему добавляли притягательности гармоничные черты лица, глубокий тембр голоса, краски лета, искрящиеся в его очах. Лишь спустя много зим, во время ночного сражения с чародейкой Приттус, я понял, в кого принц такой обворожительный. Однако в день знакомства с Амбимагетосом я был ещё далёк от обстоятельств, при которых узнаю истинную разгадку его пленительных чар. Мысленно я лишь обругал глупого Сегиллоса, так легко позволившего заморочить себе голову.