Полное собрание стихотворений и поэм. Том II - Эдуард Вениаминович Лимонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Кровь родителей ваших…»
Кровь родителей ваших
У вас пред глазами
Зажигайте верёвки
Уезжайте в Париж
Называйте меня
Золотым иностранцем.
Я маэстро, я мэтр
У меня голова запоёт…
Мальчик
Андрюша, который выше
приходит домой и лежит
на мамином красном диване
и плачет, и стонет, дрожит
Ведь все, ведь они на работе
а он целый день подпоясан
бегал в старом и длинном пальто
как вдруг мимо прошёл никто.
И Андрюша уже взволновался
его Катя пнула ногой
и домой он тогда отправлялся
и упавший он был домой
На диване валяет газета
ей Андрюша теперь шелестит
А никто — он моется в ванной
и вода об него гудит.
Если выйдет, то красные губы
скажут ясно, велико, умно
«Хочешь, мальчик, я вечные шумы
подарю тебе всё равно.
Мальчик также железный цветочек
подарю, пока нету родителей».
У Андрюши весь ужас ушёл
Он спадает — с дивана на пол.
«Маньке четырнадцать лет…»
Маньке четырнадцать лет
и грудь её так велика
что лысый их Ванька — сосед
хватает её всякий раз.
У Мани — родителей два
но разум имеет один.
Другой же родитель — мать
всё время водочку пьёт
и Маня восьмого числа
в честь Дня Победы пила.
Её пригласили ребята
и ноги у неё стали ватные
когда же вернулась домой
отца её не было там
и лысый её Иван
схватил, потащил к себе
он жил один кое-как
он старый был холостяк.
Мать Маньки пьяна была
на вопли она не пришла
и Маня тогда под Иваном
лежа́, поддалась ему спья́на.
С тех пор этот лысый Иван
всё Маньке проходу не дал
она и сама к нему
порою идёт… «возьму»…
«рабочий Полубин жил сам…»
рабочий Полубин жил сам
Он деньги свои претворял
в большие книги себе
какие только найдёт
и то ему было, и то
и много проходит лет
Рабочий Полубин умел
все книги себе закупать.
Лежали они толпой
Входил он с работы один
и сразу книгу читал
Затем он уже засыпал
Рабочий завод покинуть
не будет он никогда.
Это его труды
ими он горды.
«Дело было. С моста в реку…»
Дело было. С моста в реку
кто-то кинулся тонуть…
и его не удержать
поздно. Даже не узнать…
шёл он, говорили, сам
проводил рукой по волосам
был он, говорят, в рабочем
в тощей руке узелочек
Узелочек он оставил
Развернули — там костюм
и записки клочок был.
«Я копил деньгу, копил
я себе костюм купил
а теперь не надо шить
надо мне на дне лежать
как хочу я, так и будет
пусть меня земля забудет».
Данный вопль его в записке
прочитали тоном близких
и вздохнули тяжело
Ах, ему не повезло.
Повезло тебе и мне
Вновь идём мы по стране
поуставшими ногами
с сапогами и туфлями
Летний жар на нас кусать
На работу надо быть.
«Орех расцвёл. Ему косматость…»
Орех расцвёл. Ему косматость
большие уши подаёт
и от ореха ароматность
к носам идёт.
Вошли и выпили ореха
какие люди, чьи года
какая сила человека
в землю легла и не смогла
и только тонкая иголка
дожить умеет и спасти
Да может, голове ребёнка
ещё успеет подвезти.
Все остальные важно сплыли
садилась муха на столы
кого красавицы любили
те и сейчас ещё милы.
«Пожарная часть озарилась…»
Пожарная часть озарилась
На озеро ехал дружок
Его что за счастье смутилось
и песни его голосок.
За синие груди, что в майке
отдал непочатую жизнь
Играл и любил непосредственно
её острогрудый сосок.
Катанье её возбудило
не мне отдалась, а ему
В кустах просидел, и меня убивало,
что шумно даётся ему.
Всегда ему слава и деньги
Теперь и она — всё к нему
притихла… лежит и его обнимает
За что только — я не пойму.
Когда возвращались с гулянки,
я стукнул её кирпичом
она тут упала сказала пропала
беременна я Петром
и с ясной улыбкою силы
она умерла в пыли
и месяц тогда золотисто
её осветил мне живот.
«Я запомнил в страстных линиях прекрасных…»
Я запомнил в страстных линиях прекрасных
плоскую свою и молодую жизнь
Нет, не я один и потопа́л, и плакал
возводил и грех, и в доблесть заходил…
Это всё потом, когда и стол сгниёт мой
а не то, что руки, руки будут пыль
Пожилой историк и красотка дева
скажут в моей жизни было чем играть.
Был он весь бурлящий, был он пережиток
времени того, когда искали царств и королевских ручек
Был он подлый тонко, так что до улыбки
до святого смеха, до виселицы в рост.
между кресел новых с старыми людьми
проклинал певал и громче всех
мой читатель поздний —