Мефодий Буслаев. Билет на Лысую Гору - Дмитрий Емец

– А раз ясно, то медовушка-то моя где? Неу Арея ли в кабинете? Если уж деградировать, так с музыкой!

– Нет уже у Арея кабинета. Все Здуфсуничтожил… Один бочонок я только припрятала. Там, под лестницей! – сготовностью наябедничала Улита.

– Неужто медовуху вылил, аспид? Не врешь?

– Не вру, бабушка!

– Убивают за такие вещи! Отольются кошкестарушечьи слезки! На мою отраду посягнул! – сказала Аида Плаховна с величайшимнегодованием.

А внимательные глаза ее уже косили в сторонулестницы. Мамзелькина явно прикидывала, ползти ли ей или дойти ногами и там ещераз лишиться чувств. Мефодий подумал, что не завидует Гарпию Здуфсу, если тотвздумает не вовремя очнуться. Есть вещи, которых не прощают даже милые старушкис сельскохозяйственными орудиями в брезентовых чехлах.

Телефон зазвонил около восьми утра – в тосамое время, которое Эдя Хаврон, как добродетельный лентяй, всегда проводил вобществе подушки и одеяла. Едва Эдя поднял трубку, как из нее раздалсянапористый голос. Вначале Хаврону показалось, что он никогда его не слышал, илишь несколько мгновений спустя, зацепившись за знакомое слово, узнал. Голоспринадлежал Феликсу.

– Очухался, матрос? Морда лица не болит?Хочу тебя обрадовать. Мы тут с друзьями посовещались и решили, что деньги тыдолжен отдать не позже, чем послезавтра.

– Но мы же договаривались…

Голос в трубке стал жестким, как подошва.

– Повторяю: послезавтра! Тебе всепонятно, или мне приехать растолковать?

Эдя буркнул, что ему все ясно и что утруждатьсебя приездом нет необходимости.

– Опять шутишь, матрос? Смотри,дошутишься! Запомни: послезавтра!

Эдя аккуратно опустил трубку на рычажки изадумался. Спать ему мгновенно расхотелось. Сон как из нагана пристрелили. Покаон соображал, что к чему, за его спиной кто-то с чувством зевнул. Похоже,телефонный звонок разбудил не его одного. Эдя поспешно повернулся. На стуле укровати, томно обмахиваясь веером, сидела фея.

«Ну, сколькодюймовочка она сегодня? Двух илитрех?» – поспешно стал соображать Хаврон. Это было принципиально.

– Фу, как живот болит! Она опять вчералопала, что придется. Ужасная изжога! В желудке точно полк гномовпереночевал! – пожаловалась фея и махнула веером так сильно, что всежурналы в комнате взлохматило внезапным порывом ветра.

Эдя едва успел вцепиться в одеяло, иначе онотоже отправилось бы в полет.

– Прошу прощения, друг мой! Почему-товсякий раз, когда феи говорят о сестрах, культура слетает с них, точно луковаяшелуха. Закон близкородственного хамства, как я его называю! –спохватившись, продолжала фея.

«Трехдюймовочка!» – сделал вывод Хаврон.

– Ты видел вчера мою сестру? –пытливо продолжала фея.

– Да, – осторожно признал Эдя.

– И она тебя ни во что не превратила? Хм…Можешь не отвечать. Вижу, что нет.

Эдя на всякий случай промолчал.

– Странно, очень странно. Надеюсь, она неназывала тебя «великанчиком»? Она называет так тех, кто ей понравился! –ревниво продолжала Трехдюймовочка.

– Меня? Пеликанчиком? Ничегоподобного! – благоразумно притворяясь глухим, замотал головой Хаврон.

Трехдюймовочка хлопнула его по пальцу веером.

– Не врешь? А ну-ка посмотри на меня!.. Иты не согласился быть ее пажом?

– Я? – возмутился Хаврон. – Даза кого вы меня принимаете?

– Это хорошо! Очень хорошо! –одобрила Трехдюймовочка. – Ты меня успокоил, дружок. Значит, мне можно непревращать тебя в яблочный огрызок. И в мозоль на пятке у почтальона тоже можноне превращать.

Хаврон натянуто улыбнулся, глядя в голубыеглаза феи.

– В детстве у нас с сестрой было странноеотношение к любимым игрушкам друг друга. Она обращала мои игрушки в пепел. Авсе почему? Потому что однажды я попала из крошечного такого боевого арбалета вее розового зайца, который только и умел, что устраивать радугу! Это былосовершенно нечаянно и всего семь стрел подряд!.. Ну не кошмар ли?

Эдя подобострастно закивал.

– А что было, когда мы выросли! Простоужас какой-то! Сколько она прикончила моих пажей, ты даже представить неможешь! Двоих, помнится, превратила в червей, одного – в кухонную мочалку, ещеодного, самого симпатичного, в ерш для чистки сантехники! – продолжалабушевать Трехдюймовочка.

– И всех необратимо?

– Само собой. Абсолютно необратимо. Да ипотом, если б я и могла снять колдовство, зачем бы я это стала делать? Зачеммне паж, который хотя бы пять минут был ершиком для унитаза? – заверилаего фея.

– А ты? Что делала ты? – спросилХаврон.

– Я само терпение! – с ангельскимвыражением отвечала Трехдюймовочка. – Но, согласись, это в конце концовнесправедливо, когда у одной сестры есть пажи, а у другой нет. Однажды яустроила субботник и продергала всех ее пажей, как морковку. Превратила всех вбелых мышей и – фьють! – на опыты. В общем, теперь у нее тоже никого нет…Потом, правда, мы заключили соглашение, что не будем трогать пажей друг друга,но, сам понимаешь, тут дело скользкое… Если с потолка упадет люстра или веерсработает сам собой, случайно – то это будет чистейшей воды фарш-мажор. Да-да,именно «фарш-мажор», как называет его моя сестренка.

– Жуть! – сказал Эдя, решив пойтива-банк. – Просто жуть! Но меня не придется приканчивать ни тебе, ни твоейсестре!

– Почему это не придется? Что-то тытемнишь! – ревниво произнесла фея.

– За вас это сделают другие! Меняприкончат некий Феликс и его слоноподобные друзья. Они вообразили, что я долженим деньги. И если я их не отдам, то секир-башка…

– Это он сейчас звонил по этомутрескучему аппарату? – уточнила Трехдюймовочка.

– Да.

– Нет, ну каков негодяй! Прервать мойлучший сон, который снится мне каждое утро вот уже четыреста два года подряд!..Не волнуйся, мой суслик!.. Он тебя не убьет! Феи терпеть не могут, когда кто-тоубивает их пажей. Они любят расправляться с ними сами, – заверила его фея.