Андрей Боголюбский - Алексей Карпов

Судя по летописному рассказу, торжества интронизации проходили в Ростове — старейшем городе Северо-восточной Руси, стольном для первых здешних князей, начиная со святого Бориса. Когда именно это произошло? Старшие русские летописи, Лаврентьевская и Ипатьевская, точной даты не называют. Зато она имеется в некоторых других летописях, хотя и приведена в них по-разному — 4 июля или 4 июня 1157 года. Первая дата, 4 июля, появляется в Радзивиловской летописи XV века, однако выглядит здесь очевидной вставкой: по всей вероятности, первоначально она читалась на полях той рукописи, которая послужила источником для летописца, а затем попала в текст, но явно не на своё место. В результате получилось совсем не складно: «…и посадиша на столе в Ростове и в Суждали. — Сей же благоверный князь Андрей — июля 4 — за прем[н]огою его добродетель, — зане бе прелюбим всеми, — юже имеяше преже ко Богу и ко всем сущим под ним». Схожий текст, лишь с исправлением даты — «июня 4» — читается в Московско-Академической летописи, также XV века. Обе летописи принадлежат к числу наиболее авторитетных и заслуживающих доверия; соответственно, и источник, из которого их составители черпали свои сведения (и из которого заимствована указанная дата, или даты, вокняжения Андрея), следует признать весьма древним и также заслуживающим доверия. Дата 4 июня приведена и в так называемом Летописце Переяславля Суздальского — ещё одном памятнике русского летописания XV века. Но здесь текст уже отредактирован и грамматически выстроен правильно: «Том же лете ростовци и суждалци, съдумавши вси посадиша Андрея, сына его старейшаго, на столе отни в Ростове и Суждали, месяца июня в 4, зане бе прелюбим всеми за премногую его добродетель…»Наконец, дату 4 июля называет В.Н. Татищев, использовавший в своей «Истории Российской» какой-то иной летописный источник, не совпадающий с известными нам сегодня.[30] «Как скоро Андрей Юриевич известие о смерти отцовой получил, — писал историк позднее уже от себя, распространяя и домысливая летописный текст, — так скоро себя великим князем во всей Белой Руси (то есть, по терминологии Татищева, Великороссии. — А. К.) объявил и ко всем князем о том писал, которому суздальцы, ростовцы и другие грады… собравшися в великом множестве, с радостию крест целовали, понеже его храбрости, справедливости и добраго правления ради, всенародно паче всех братии любили».[31]

Историкам остаётся выбирать между двумя названными датами. Понятно, что одна из них появилась в результате простой описки, ошибки в одну букву. Дата 4 июля кажется мне более вероятной, и вот почему. Едва ли торжества, связанные с официальным провозглашением Андрея князем Суздальским и Ростовским, могли произойти спустя всего три недели после смерти его родителя, ранее завершения сороковин по нему (то есть ранее 23 июня). К тому же 29 июня, в субботу, завершился Петровский пост, начавшийся в том году 27 мая. Мы знаем, что Андрей отличался искренним благочестием и повышенной ревностью к церковным установлениям; и постные дни, и сорокадневный траур по отцу он должен был соблюдать с подчёркнутой строгостью. Ещё важнее другое. И 4 июня, и 4 июля выпали в 1157 году на будние, казалось бы, ничем не примечательные дни (первая дата — вторник, вторая — четверг). Но день 4 июля был для князя особым. Если этот день он выбрал для торжеств сам — а сомневаться в этом не приходится, — то сделал это далеко не случайно. В этот день Церковь празднует память святителя Андрея, архиепископа Критского; иными словами, этот день был днём княжеских именин, или, точнее, одним из таких дней. (Знаменательно, что ныне Церковь празднует 4 июля и память самого благоверного князя Андрея Юрьевича.) Вступая на княжеский стол, Андрей, очевидно, хотел заручиться поддержкой своего небесного покровителя. Так поступали в подобных случаях и другие русские князья того времени. Например, киевский князь Изяслав Мстиславич приурочил в 1147 году важное для себя церковное событие — избрание на русскую митрополию своего ставленника Климента Смолятича — к 27 июля, своим именинам — дню памяти святого великомученика и целителя Пантелеймона, чьё имя он носил в крещении.

Святитель Андрей Критский, автор великопостного «Покаянного канона», входил в число святых, весьма почитаемых на Руси. Особенно горячо чтили его память соименные ему русские князья, и в их числе, разумеется, князь Андрей Юрьевич. В комплекс сочинений, включающий в себя знаменитое «Поучение» Владимира Мономаха, входит «Молитва», содержащая обращение к святителю Андрею; текст этот заимствован из молитвы святому, которая в Триоди постной — богослужебной книге, содержащей молитвословия Великого поста, следует сразу же после «Покаянного канона». Исследователи спорят, для кого из русских князей — потомков Владимира Мономаха — «Молитва» была переписана вместе с «Поучением»: одни считают, что для сына Мономаха Андрея Владимировича, князя Переяславля-Южного, другие — что для его внука Андрея Боголюбского. Но в любом случае надо согласиться, что слова, процитированные в этом памятнике, для обоих князей звучали особенно пронзительно: «Андрею честный, отче преблаженный, пастырь Критский, не оставь молиться за нас, почитающих тебя, да избавимся все от гнева, и печали, и тления, и греха, и бед, почитая с верою память твою».

Слова эти, несомненно, звучали 4 июля — и во всеуслышание, под сводами церкви, и в душе князя Андрея Юрьевича, в его личной, келейной молитве. Так день своих именин князь сделал и днём своего политического триумфа.

По получении известия о смерти родителя князь Андрей Юрьевич прежде всего озаботился тем, чтобы соответствующим образом почтить его память, отдать отцу последний сыновний долг. «Тем же и по смерти отца своего велику память створи, — продолжает свой рассказ летописец, — церкви украси, и монастыри постави, и церковь сконца (завершил. — А. К.), иже бе заложил переже отець его Святаго Спаса камяну». В последнем известии, скорее всего, речь идёт о завершении строительства церкви в Переяславле-Залесском, хотя некоторые летописи — по-видимому, ошибочно — указывают на Владимир или Суздаль. Несомненно, в ростовские, суздальские и иные храмы были сделаны богатые вклады; какие-то пожертвования, и немалые, были отправлены в Киев, и в первую очередь в церковь Святого Спаса на Берестовом — усыпальницу Юрия Долгорукого.

Богатые дары князь Андрей Юрьевич послал и в Киевский Печерский монастырь. Старейший и наиболее прославленный на Руси, монастырь этот поддерживал тесные связи с Юрием Долгоруким и пользовался его покровительством даже в те годы, когда Юрий княжил в Суздале (не случайно имя князя несколько раз упоминается на страницах Киево-Печерского патерика). Само погребение Юрия на Берестовом могло объясняться близостью Берестовской церкви к Киевским пещерам. О каких-либо связях с Печерской обителью Андрея Боголюбского древнейшие источники не сообщают, однако о том, что его имя пользовалось здесь немалым авторитетом, свидетельствует тот факт, что им оказалась надписана поддельная грамота на пожалования монастырю города Василева и других ближних к Киеву местностей, составленная в конце XVI столетия. Вполне вероятно, что экземпляр какой-то Андреевой грамоты в монастыре имелся и имя князя было извлечено составителями фальшивки оттуда. Это мифическое пожалование, датированное 6667 (1159) годом, якобы было дано Андреем по смерти отца и в соответствии с отчей «заповедью», сделанной Юрием «при доброй памяти» перед самой кончиной. Авторы фальшивки восстанавливали и некоторые обстоятельства смерти и погребения Юрия Долгорукого — увы, весьма далёкие от действительности. По их утверждению, при погребении князя присутствовали не только сам Андрей (превращенный ими в нового киевского князя, преемника отца) и его названная по имени супруга, но и киевский митрополит «со всеми честными епископы розличных городов», и иные епископы, стекшиеся «на провод в богоспасаемый град Киев в монастырь Печерский тело господина отца моего великого князя», и «думные и вельможные князья», и «бояры наши» (то есть Андреевы) и «племянники» (отметим, наряду с явными ошибками и несообразностями документа, его терминологию, соответствующую концу XVI, но отнюдь не XII веку). Понятно, что сам Андрей присутствовать при погребении отца не мог. А вот память о его вкладах в монастырь, вероятно, сохранилась.