Дядя Фред весенней порой - Пелам Вудхаус

– Почему?

– Она любит молодого поэта.

Герцог не забывал обид.

– Пусть скажет спасибо, – посоветовал он. – Поэта! Это надо же! Отбросы общества!

– Значит, деньги не отдадите?

– Нет.

– А то подумайте. Они здесь, у вас?

– Не ваше дело.

– Ну вот, встали бы, подошли к столу… или к шкафу…

Он помолчал, выжидательно глядя на герцога. Тот не шелохнулся.

– Подумайте, а?

– Еще чего!

– О милости взываем, – напомнил граф, положившись на метод мопсообразной дамы, – и молитва нас учит милости.

– Э?

– Учит милости. Как тихий дождь с небесной высоты…

– Что вы порете?

– …она благословляет и того, кто к милости стремится, но стократ – того, кто милует.

– Черт знает что! Спятил. В общем, я занят. Сейчас придет мой секретарь. Вы его не видели?

– Перед обедом – видел, а сейчас – нет. Развлекается где-нибудь.

– Я ему поразвлекаюсь!

– Молодость, молодость…

– Я ему покажу молодость!

– А, вот и он!

– Э?

– Кто-то стучится.

– Не слышу.

Герцог встал и приблизился к двери. Граф разомкнул руку над бокалом.

– Никого нет, – сказал герцог.

– Значит, послышалось. Что ж, если вы заняты, не буду мешать. Не хотите поступить благородно – дело ваше. Спокойной ночи, мой друг. – И граф удалился.

Ровно через минуту в коридор вышел мистер Плум. Из всех, кто напряженно мыслил за недавним обедом, именно он занял первое место, а потому спешил к герцогу. Он надеялся, что уговорит его поиграть в Жулика Джо.

Чем больше думал он о своем поражении, тем больше убеждался, что его обманули. Честный человек, говорил он в сердце своем, его не обыграет. Надо было выбрать не «шаха», где можно и передернуть, а другую игру, верную, вроде этого Жулика.

Подходя к покоям герцога, Пудинг был полон надежд, и тут сам герцог налетел на него.

Надо сказать, что, расставшись с лордом Икенхемом, он посидел и подумал, а потом встал. Ему претило такое унижение, но ничего не поделаешь, в Бакстере он нуждался. Поэтому он и вышел, а выйдя, налетел на этого мерзкого типа.

Тут он увидел, что тип хотя и мерзкий, но другой, а именно тот, кто собирался обыграть его ради какой-то дочери. Герцог многих не любил, но особенно его раздражали люди, которые хотят выжать из него деньги.

– Тьфу! – сказал он, отпрянув от Плума.

Плум улыбнулся – наспех, с трудом, но все ж угодливо.

– А, ваша светлость! – воскликнул он.

– Идите к черту, – ответил герцог.

Обменявшись любезностями, они разошлись; но вдруг Плума осенило. До сей поры он хотел отыграть свои деньги, теперь понял, что есть способ попроще. Где-то у герцога лежат триста фунтов, принадлежавшие ему, Плуму, а сам герцог ушел. Зайди и возьми, чего легче!

Плум был толстоват, но двигался быстро. Словно резиновый мячик, долетел он до двери и только там догадался, что мог не спешить. Да, герцог был занят, но не забыл повернуть ключ в замке.

Многие растерялись бы, многие – но не Пудинг. В конце концов, можно войти и с газона, а в такой теплый вечер дверь, наверное, открыта. Пробежавшись до выхода и обогнув угол, пыхтящий и пурпурный сыщик узнал, что он не прав.

Поражение свое он принял. Да, в Лондоне были люди, которым хватило бы проволоки, чтобы соорудить отмычку, но он не принадлежал к их числу. Смирившись, словно Моисей, взиравший на Землю обетованную, он приник к стеклу. Комната лежала перед ним, но с таким же успехом она могла отстоять на многие мили. Он смотрел и страдал, пока другая дверь не открылась и не вошел герцог.

Оставалось удалиться, как вдруг где-то рядом во тьме кто-то запел песню о Лох-Ломонде. Когда, распугав птиц на деревьях, припев закончился, стеклянная дверь распахнулась и на газон, словно снаряд, вылетел герцог, громко крича: «Эй вы!» Для Плума то была песня, для герцога – нечто большее.

Да, большее. Он понял сразу, что Бакстер пытается привлечь его внимание. Почему он избрал такой способ – неясно, но размышлять некогда. Быть может, ему пришлось общаться с хозяином тайно и косвенно, кто его знает! Когда-то в детстве герцог читал, что заговорщики подражают уханью совы.

– Эй! – крикнул он. – Где вы там? Где вы, черт вас дери?

Бакстер, однако, не подошел, а куда-то делся. Вскоре знакомые звуки послышались издалека. Герцог кинулся в ту сторону. Пудинг вошел в окно.

Войдя, он услышал шаги. Кто-то гулял по газону. Плум юркнул в ванную.

Лорду Икенхему очень понравилось пение Мартышки. Он ждал робких щебетов, а племянник с истинным блеском уподобился то ли гончей, бегущей по следу, то ли шотландцу, справляющему Новый год. Дядю он выманил, как пробку из бутылки. Даже герцог, и тот не бегал быстрее.

Не успел пятый граф приступить к поискам, как из ванной раздался вопль страждущей души. Дверь распахнулась.

– Пудинг! – воскликнул лорд Икенхем.

– У-ух! – отвечал тот с особым чувством.

Вообще сыщик был человеком сдержанным. Он жил в мире, где чувства не выказывают; но даже стоик закричит, оказавшись в маленькой ванной с огромнейшей свиньей.

Когда он вошел, секунды две он ощущал ее запах. Потом к руке его прижалось что-то холодное и мокрое.

– Пудинг! – повторил граф.

– О-ах! – сказал Пудинг.

Дрожа как осиновый лист (что нелепо, когда весишь двести фунтов), он думал только о том, что надо бы выпить. На столике стоял бокал, налитый до краев.

– Пу-удинг! – заорал граф.

Но поздно. Роковая влага уже скользнула в пищевод. Бокал упал на пол. Если бы двадцать овец укусили сыщика, он не рухнул бы с такой быстротой.

Склонившись над ним, граф поцокал языком. Он знал, что одно лишь время, великий целитель, разбудит его друга. Думая о том, что же делать с телом, он услышал за спиной укоризненное «Пип-пип!».

Послушный наставлениям тети лорд Бошем стоял в дверях, целясь из ружья.

– Привет, привет, привет! – заметил он и вопросительно взглянул на графа.

Тот не ответил. Даже такой железный человек может иногда растеряться, и беседу повел новоприбывший.

– Ну что ж это! – сказал он. – Теперь – Плум! Нельзя так, честное слово. Сыщика нанять – не фунт изюму. А вы их усыпляете.

Он снова замолчал, борясь со своими чувствами. Сказать все, что хочется, он никак не мог.

– Вот что, – посоветовал он, – лезьте в шкаф. Так, так… Так.