Очарование зла - Елена Толстая

Того не было в отеле. Он возвратился минут через двадцать после появления Веры. Увидел ее — лежащую в привычной позе, одетую, но без туфель, с ногами на спинке кровати. Вместе с Кондратьевым вошел запах одеколона. Одеколон был хороший, но — вот незадача! — прямо по запаху можно было определить цену за флакон. Вера считала это глобальным недостатком. Запах должен витать и слабо угадываться, что до цены этого запаха — то даже мысль о ней не должна приходить на ум. Поэтому одеколон Кондратьева был, по большому счету, плохой.

Увидев Веру, он на мгновение оцепенел. Затем взорвался:

— Где вы были?

Вера молча смотрела на свои ноги.

Он бушевал холодно, с расчетливой ненавистью:

— Вы отсутствовали почти сутки! Где вы были? Отвечайте!

Но ей лень было даже шевельнуть губами. Все пережитое за эти бесконечные сутки — встреча, прогулки, ночь в мансарде с картинами, расставание на перроне — забрало у Веры, кажется, все эмоции на месяц вперед. Она просто не в состоянии была ничего больше почувствовать.

— Вы понимаете, что наделали? — ярился он, бессильный. — Вы понимаете?

Она не понимала, не знала, не хотела…

— Из-за вас я потерял его из виду. Целых четыре часа он был неизвестно где! Неизвестно чем занимался, неизвестно с кем встречался! Четыре часа! Вы понимаете, что натворили?

…Да, еще этот бессмысленный Седов с его бессмысленным Интернационалом…

Вера вдруг вскочила, схватила из-под кровати чемодан, бросила туда несколько первых попавшихся под руку предметов: мелькнул кружевной бюстгальтер, махнул резинками пояс, полетели свитые в змеиный клубок чулки, плавно махнуло подолом купленное в Антибе платье…

— Что вы делаете? — Кондратьев опешил.

— Что делаю? — Она смахнула прядь с лица, бросила на него взгляд, значение которого он не понял. — Собираю вещи.

— Зачем?

— Уезжаю, вот зачем.

— Куда?

По его тону она вдруг поняла: он воображает, будто она получила новое задание. Последняя надежда на то, что мироздание не рухнет. Ничего, товарищ Кондратьев, сейчас оно рухнет.

— В Париж, вот куда. Поняли?

Она застегнула ремни чемодана.

Он понял.

— Вы с ума сошли! — прошипел он. — Не смейте!

— Да? — Она выпрямилась, держа чемодан. — Что вы сделаете, чтобы меня остановить? Убьете?

Она тихо засмеялась, наслаждаясь его беспомощностью. Рослый, мускулистый, тренированный, он ничего не мог с ней поделать.

— Я сойду с ума в том случае только, если останусь здесь хотя бы на день, — дружески сказала ему Вера. — Постарайтесь понять.

По его лицу она видела: не станет он стараться. Она нажила себе врага на остаток дней своих. Ей было наплевать.

— Пустите.

Она отстранила его чемоданом, брезгливо поежилась, протиснулась к двери.

— Да вы понимаете, что с вами будет, когда Дугласу доложат о самовольном прекращении выполнения задания? — в спину ей сказал Кондратьев.

Она сморщилась, не оборачиваясь.

«Прекращение выполнения задания». Изумительно. А она-то думала, что они только пишут так; оказывается — нет, этим же слогом они и разговаривают. Интересно, как они объясняются в любви — такие, как Кондратьев? Должно быть, никак…

Вера обернулась. Как она и ожидала, на его лице некрасиво застыло удивление. Такие лица не должны выражать эмоций. Никаких. Любая мимика непоправимо их портит.

Вера сказала с тихой яростью:

— Я сама ему доложу, что мне надоело бездельничать, изображая влюбленную в вас идиотку. Гуд бай, дарлинг!

Она толкнула дверь коленом и выскочила из номера.

* * *

Дуглас встречал ее. Ему уже обо всем доложили Чудесно. Длинное породистое лицо Дугласа было непроницаемо, роскошный букет белых роз на длинных стеблях плыл в его руке, точно выведенный на прогулку куст.

Вера заметила его еще из окна поезда. Приладила на гладкой прическе беретик, подвела губы пожирнее, чтобы блестели, огладила юбку. Безупречно.

Поезд начал умирать. Несколько раз дернулся в агонии, выпустил последние пары. Из дверей повалили пассажиры навстречу пыльной суете Парижа. Дуглас стоял, отстраненный, толпа текла вокруг него, не задевая и даже, кажется, не замечая его.

Вера вылетела из вагона последней, как чертик из коробки. Ни на мгновение не останавливаясь, подскочила к Дугласу и повисла у него на шее с воплем:

— Как я рада вас видеть, Жорж!

Легкий чемодан полетел на перрон, Вера стиснула Дугласа в объятиях, впилась поцелуем в его длинную холодную щеку.

— Пустите… — отбивался он, оторопев и поневоле прикрыв ее спину розами. — Прекратите!

Он расцепил ее руки, отстранил от себя, брезгливо потер щеку, еще больше размазывая след от помады.

— Что вы себе позволяете?

— А что? — Вера пожала плечами, поправила беретик. — Кажется, сегодня я все сказала правильно. «Жорж» в конце. И берет синий.

— Прекратите фиглярничать! — Дуглас сунул ей розы.

Вера опустила лицо, понюхала цветы. Они были лишены запаха. Огладили щеки прохладой без ласки, словно бездетная красавица чужого ребенка: «миленький…» — и поскорей к кавалеру, возобновить сложную игру в двусмысленности за коктейлем.

— Разве я фиглярничаю? — мирно спросила Вера, беря Дугласа под руку.

— Вы прекрасно понимаете, что пароль и опознавательный знак необходимы лишь при встрече с незнакомым агентом, — отозвался он угрюмо, поднимая ее чемодан.

Она пожала плечами.

— А что означает букет? Разве это не опознавательный знак?

Дуглас молчал. Не хотел отвечать, чтобы не говорить глупости.

— О-о, — протянула Вера. — понимаю! Это не конспиративная встреча, это — свидание! Вы влюбились в меня!

— Прекратите! — не выдержал Дуглас.

Несколько человек, тащивших багаж по перрону, нашли время оглянуться на ссорившихся «влюбленных» и даже улыбнуться им. Дуглас поджал губы.

— Уйдем отсюда. Перестаньте валять дурака, хорошо? Хотя бы на время. На вокзале есть буфет, поговорим там.

— Учтите, на Антибе я привыкла пить кофе со сливками, — сообщила Вера, вертя узкими бедрами и победоносно озираясь по сторонам.

Загар очень шел ей. Ее золотистым волосам, ярко-голубым глазам. Не без удовлетворения Вера заметила на щеке Дугласа, у длинной глубокой морщины, рассекавшей лицо вдоль, от носа до рта, ядовито-розовое пятнышко помады. Какая прелесть.

Она позволила проводить себя в кафе, дождалась кофе с молоком, потом захотела еще лимонаду. Дуглас уселся напротив, сложил руки на столе: преподавательский жест. Неужели он был учителем в гимназии? Небось бил учеников линейкой по головам за тупость.