История и культура гуннов - Отто Менхен-Хельфен

Подведем итоги: война Руги с восточными римлянами, его смерть и начало правления Бледы и Аттилы должны датироваться второй половиной 430-х гг.

Аттила

В труде „Базар Гераклита“ (Bazaar of Heracleides), бывший патриарх Константинопольский Несторий (428–431), после 436 г. сосланный в Оазис в Египте, с упорной настойчивостью возвращается к несправедливости, сотворенной с ним на Эфесском соборе в июне 403 г., и сколько невыразимого зла из этого получилось. В rabies theologica (теологическое рвение. – Пер.) эта книга превосходит даже труды патриарха Кирилла Александрийского, врага Нестория. Только случайно автор бросает мимолетный взгляд на мир вокруг конклавов, где обитают враги Господа. Но этот ограниченный фанатик понимал причины быстрого возвышения гуннов лучше, чем большинство его современников. В конце „Базара“, говоря о войне с гуннами в последнем десятилетии правления Феодосия Младшего, Несторий пишет: „Народ скифов был великим и многочисленным, ранее разделенным на отдельные группы и царства, и к ним относились как к разбойникам. Они обычно не делали много плохого, разве только из-за скорости. Позднее они создали царство, стали могущественными, так что превосходили все силы римлян“.

Хотя это упрощение, по сути, Несторий прав. До конца 430-х гг. гунны были большой неприятностью, худшей чем сарацины и исаврийцы, но они не представляли опасности. Их набеги временами заводили их глубоко на территорию Балканских провинций, но их всегда или отбивали, или от них откупались.

В конце 440-х гг. варвары были, по словам Нестория, хозяевами, а римляне – слугами. Это тоже преувеличение, но даже самые беззастенчивые льстецы набожного Феодосия не могли бы отрицать, что всего за несколько лет банды „разбойников“ превратились в первоклассную военную силу. Они бы отвергли объяснение этой перемены, данное Несторием, а именно что столкновение греха и истинной веры в беспристрастного Бога дало возможность гуннам объединиться под властью одного правителя, и по-своему были бы правы. Гунны не стали сильнее, потому что римляне ослабели. Восточная армия в 447 г. оставалась такой же сильной, как в 437-м, фортификационные сооружения на границах были в должной степени обеспечены гарнизонами, и нет никаких оснований считать, что римские войска возглавляли некомпетентные генералы. Кстати, самые крупные победы гуннов имели место в то время, когда Восточная империя пребывала в мире с Персией. Так что объяснение радикальной перемены в относительной мощи гуннов и римлян следует искать не в Риме, а в Гуннии.

Стало модным отрицать заслуги Аттилы в недолговечном величии его народа. Нам говорят, что он был не военным гением или исключительно способным и удачливым дипломатом, а обычным растяпой, который не совершал бы столь очевидных промахов, имей он в советниках профессора истории. Цель следующих страниц заключается не в доказательстве того, что Аттила стал еще одним Александром. Если в результате нового изучения 441–447 гг. личность Аттилы окажется решающим фактором, я первым стану утверждать, что этот фактор далеко не единственный. Но прежде чем размышлять о первичных, вторичных и третичных факторах, о непосредственных и отдаленных причинах тех или иных событий, следует определить сами события. Я уверен, что традиционные исторические труды дают нам ошибочную картину гуннских войн 440-х гг., равно как и искаженное представление о взаимоотношениях гуннов с Западом. Существует ряд источников, которые или игнорировались, или рассматривались с презрительной беспечностью. Ни один из них, взятый сам по себе, не является разоблачающим. Только рассмотрев их в комплексе и обратив самое пристальное внимание на детали, мы можем надеяться правильно реконструировать события самого решающего десятилетия гуннской истории.

Гунны угрожают Западу

„Второй панегирик“ Меробавда Аэцию – совершенно заурядная поэма. Больше половины ее утрачено; многие стихи в единственном уцелевшем манускрипте повреждены и могут быть восстановлены лишь с небольшой степенью вероятности. Как и другие поэмы Меробавда, панегирик занимает очень скромное место в поздней латинской литературе, но его значение как исторического документа невозможно преувеличить. Он проливает свет на отношения между гуннами и Западной империей в период истории, о котором нам практически ничего не известно из других источников.

Для моих целей стало бы неуместно обсуждать панегирик во всех его исторических аспектах, однако части, касающиеся гуннов, могут оказаться в нужном контексте только после того, как будет определена дата прочтения поэмы. Аэций был консулом в 432, 437 и 446 гг. Зеек датирует панегирик 446 г., и Левисон выдвинул предположение, что Меробавд адресовал панегирик консулу 437 г. Вольмер, Бьюри, Штейн и Томпсон выступают за 446 г. Неопределенный стиль Меробавда и его склонность использовать иносказания вместо того, чтобы прямо называть личности и места действия, часто затрудняют понимание. Однако в целом поэма представляет ясную картину событий, предшествовавших третьему консульству великого полководца.

Год начинается мирно (стихи 30–41). Трубы молчат, оружие без движения. Беллона сняла свой шлем и украсила волосы оливковым венком. Марс безучастен, пока Аэций надевает консульскую тогу. „Оружие и колесница бога безмолвствуют, и его ленивые кони пасутся на пастбищах, спрятанных под инеем Рифейских гор“. У Клавдиана, последователем которого был Меробавд, кони Марса резвятся на пастбищах Эридана. Разница важна. Для Меробавда дом Марса – Крайний Север. Аэций стал консулом „с покоренными северными территориями“.

Но этот мир дался с большим трудом. Чтобы обеспечить его, Аэцию пришлось вести много войн. В предисловии поэт дает краткий обзор достижений своего героя. Он не придерживается хронологического порядка. Начиная на севере, на Дунае, он следует на запад к Рейну и tractus Armoricanus (современная Бретань), поворачивает на юг к Нарбонской Галлии и заканчивает путь в Африке.

После ссылки о деяниях Аэция на Дунае, о которой я поговорю позже, Меробавд переходит к франкам.

Рейн добавил союз, служащий унылому миру. Река довольна тем, что ее изогнули западные цепи, и радуется, видя Тибр [Рим] растущим на другом берегу.

Addidit hiberni famulantia foedera Rhenus

orbis et hesperiis flecti contentus habenis

gaudet ab alterna Thybrin sibi crescere ripa [стихи 5–7].

Эти высокопарные стихи – пример стиля Меробавда. Он хотел сказать, что Аэций принудил народы на Рейне заключить союз с Римом; территория к востоку от реки снова стала римской.

Сам по себе отрывок может быть отнесен к концу 420-х гг., началу 430-х или 440-х гг. Моммзен считал, что Меробавд намекает на победу Аэция над франками в 428 г. В 432 г.

Аэций снова покорил франков. В контексте, указывающем на период незадолго до 439 г., Иордан говорит, правда немного неясно, о „сокрушительных поражениях“, которые Аэций нанес гордым свевам и варварам-франкам. Около 440 г. Кёльн и ряд других городов Рейнской области были во власти франков. Несколькими годами позже – точная дата неизвестна – они ушли, только чтобы напасть снова в 455 г. Так как в 451 г. они сражались против Аттилы как союзники римлян, foedus (договор. – Пер.) между ними и империей, то есть с Аэцием, должно быть, возобновился после 440 г. Штейн был склонен думать, что Меробавд намекает на этот последний союз. Иными словами, стихи 5–7 сочетаются с любой датой, предложенной для панегирика. Но следующие стихи 8-15 безошибочно указывают на 446 г.