Застолье в застой - Виталий Коротич

К сожалению, у меня нет ни одной фотографии, увековечившей застолья семейные, которые всегда были задушевны, умеренны и строги. В семье у нас пили немного; разве что с гостями, да еще по воскресеньям отец опрокидывал рюмку водки к обеду. Наливали из графинов, а не из казенных бутылок; перед этим мама настаивала водку на каких-то корочках, травках и еще неведомо на чем. Это было вкусно, но мне попробовать не давали до зрелых лет.

Как большинство сверстников, я впервые вкусил спиртное не то чтобы в подворотне, но и не за столом с накрахмаленной скатертью. Выпивал в основном за компанию — на праздниках, студенческих демонстрациях и по множеству случайных оказий. Пил не очень усердно, потому что занимался спортом, входил в разные сборные, а кроме того, писал стихи, и мне казалось, что нетрезвые мозги с пьяным телом не помогут в любимых мною занятиях.

Взросление шло с накапливанием жизненного опыта. Когда я стал врачом, то выяснил, что в моем окружении почти нет людей непьющих, а когда стал профессиональным писателем, то непьющих вокруг себя не помню совсем.

Медицина осталась воспоминанием, красным дипломом и записями в трудовой книжке. Я понемногу осваивал литературную жизнь во всем ее разнообразии, а многие особенности моего нового бытия просто не воспринимались на трезвую голову. Патриарх украинской поэзии Максим Рыльский, чьи добрые слова о моих стихах я без конца перечитывал, был человеком не просто выпивающим, а — запивающим, и основательно. Одним из запомнившихся первых учителей был замечательный украинский поэт Андрий Малышко, которого еще в мои медицинские времена я дважды госпитализировал по поводу инфарктов миокарда, до которых он допивался. Малышко лежал в отдельной палате, я его вел, деваться друг от друга нам было некуда. Мы о многом беседовали; я навсегда благодарен Андрию Самийловичу за его рассказы и уроки. Позже наши беседы продолжились. Время от времени Малышко, чье сердце работало совсем плохо, зазывал меня к себе домой, ставил на стол бутылку водки, закуску и просил пить, получая удовольствие от наблюдений за тем, как в мою утробу вкатывалась жидкость, запрещенная ему строго-настрого мною же. Со стен на нас глядели прекрасные полотна Труша, Пимоненко и других классиков украинской живописи; Малышко читал грустные и прекрасные стихи. Фотографов, слава богу, не было.

Не буду перечислять, с кем довелось выпивать, — не упомню, — но постепенно я научился не садиться к столу со всеми подряд. Жизненный опыт должен быть этаким решетом, сквозь которое просеиваются люди и впечатления, иначе жизнь превратится в свалку случайных людей и путаных впечатлений.

Это был частный прием, по сути, корпоратив. Столик стоял в зале чуть сбоку, и никто на него не обращал внимания. И напрасно.

С Петром Лучинским я познакомился еще тогда, когда он руководил комсомолом Молдавии, затем наше знакомство укрепилось, когда Лучинский был заместителем заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС, давая мне должностные принципиальные указания. После этого он поработал вторым секретарем ЦК компартии Таджикистана, а позже стал даже членом политбюро ЦК КПСС. Затем события вдруг ускорились, Советская Молдавия стала независимой Молдовой, но тот же Лучинский возглавил ее парламент, а со временем стал и президентом. Затем ушел в отставку. Так же, впрочем, как стал отставником и другой застольный наш собеседник, на фото указующий пальцем и объясняющий мне нечто важное. Это Александр Квасьневский, бывший президентом Польши в конце XX века и в начале нынешнего. Служил он до этого министром спорта и министром по делам молодежи. Побыл социалистом, причем самым левым, возглавляя наследницу Польской объединенной рабочей партии «советского» времени, правившей в Польше, но постепенно передумал…

Встретил я отставных президентов на веселом застолье, когда много пили, вкусно ели и никто ни над кем не посмеивался. Жизнь такая. Надо приспосабливаться к переменчивым ветрам времени. Профессиональные политики тоже служат — важно лишь вовремя понять, кому именно. Все это утомительная работа. Даже на парусной яхте менять галсы утомительно и рискованно…

Так получилось, что нас с Робертом Рождественским часто зазывали в гости к водоплавающей публике — морякам и речникам. Всегда бывало по-разному, но одно повторялось — адмиральский чай. Впервые мы получили его, кажется, на Балтике у командующего флотом. В кают-компании адмирал жестом скомандовал вестовому, и тот принес нам с Робертом два подстаканника со стаканами чая, заваренного дочерна. Мы отхлебнули чайку, и вестовой тут же долил коньяка в стаканы до прежнего уровня. Еще отхлебнули, и так далее. Через полчаса мы уже хлебали коньяк из полных стаканов.

На фото мы гостим у командования Дунайской флотилии. Постоим еще немного (Рождественский — третий слева, а я — второй справа) и пойдем пить адмиральский чай…

Подружились мы с Георгием Гречко как-то сразу; он был человеком умным и в то же время удивительно компанейским, тактичным и дружелюбным при все своем космонавтском дважды геройстве и заслуженном научном авторитете. Но раз речь идет о застольях, расскажу про пиршество историческое, случившееся как бы само по себе.

Мы были в Болгарии на очередном миролюбивом конгрессе и на который-то день скучных заседаний решили втроем — вместе с Робертом Рождественским — купить ящик водки, ящик какой-нибудь фруктовой воды «для запивки» и уединились в одном из наших гостиничных номеров. Поговорить было о чем, и незаметно мы выпили как водку (это была венгерская абрикосовая палинка), так и «запивку». Поскольку упомянутых жидкостей было в избытке, дальнейшие воспоминания пунктирны.

Утром, когда нам надо было улетать в Москву, Гречко будили всем гостиничным персоналом и не добудились. Мы с Робертом кое-как до аэропорта добрались, но в Москве выяснилось, что свой чемодан он забыл сдать при отлете и оставил на память братьям-болгарам. Кое-как похмельно переночевав, я добрался до Киева, где почти немедленно принял телефонный звонок от Рождественского. «Посмотри, пожалуйста, свой паспорт», — попросил Роберт. Я распахнул документ, увидел его фотографию и все, что к ней прилагалось. «Понимаешь, — сказал Роберт. — Я пошел на почту получать перевод, а мне говорят, что это не я». Какие были вегетарианские времена! Доблестные пограничники двух государств позволили нам странствовать, не вникая в паспортные подробности (а может быть, наши припухшие личности на время стандартизировались…).

Мы с Гречко не раз вспоминали про все это, и он вспомнил заодно, как случай может управлять событиями даже более важными. В одном из его космических взлетов все было на грани катастрофы, и он, Гречко, почти наугад ткнул пальцем в правильную кнопку — все обошлось, репутация советской космонавтики не пострадала, никто не погиб.