Долгий путь на Бимини - Карина Шаинян

Страх и страсть. Неудивительно, что после Бимини и без того буйный Брид превратился в ходячую бочку с порохом. «Она меня своим телом обратно склеит», – вспомнил Карререс. Скорее всего, она и разрушила… Доктор чувствовал, что, подыгрывая неграм, пользуется лишь самой грубой, самой беспощадной лазейкой, оставляя без внимания другие пути. О том, что Самеди держит в руках не только смерть, но и любовь, вспоминали редко – и еще реже об этом говорили вслух. Перед глазами Карререса вдруг появился черно-белый круг, разделенный волнистой полосой – какой-то восточный символ, который однажды показал Каррересу один побывавший в Китае знакомый. Доктор попытался припомнить, что он значил, – не то, не то, – и отогнал видение, но символ возник вновь. Карререс замедлил шаги, задумчиво хмурясь, и прищелкнул пальцами. Самые сентиментальные и меланхоличные поэты были бы довольны, сердито усмехнулся доктор.

Нужно было торопиться. Галеон на Нуэво отчаливал утром, а надо еще собраться и передать дела коллегам. Но Карререс плелся нога за ногу: он уже не был уверен, что должен уезжать из Порт-о-Пренса. Какой смысл искать индейцев, если здесь, под боком – человек, знающий дорогу на Бимини? Наверняка капитана Брида можно если не купить, то уговорить. В крайнем случае, подумал Карререс, скажу ему, что я – Самеди… Доктор поежился. Связываться с Бридом не хотелось; все нутро восставало против того, чтобы иметь дело с безумным капитаном. Не плыть с ним – было бы глупо; к тому же Карререс предполагал, что пациента интереснее Брида у него в жизни не будет. Капитан сам по себе казался болезненно притягательным, как отвратительный уродец в кунсткамере.

Мучаясь от сомнений, Карререс добрел до недавно построенной при монастыре больницы для бедняков, в которой консультировал, и вошел в приемную. Спугнутые скрипом двери, по беленым стенам заметались ящерицы. Ночной дежурный подслеповато прищурился и поспешно вскочил, узнав доктора.

– Все в порядке? – спросил Карререс.

– Да. Только один новый пациент. Белый, кажется, ирландец. Кричит, что капитан, а на вид – бродяга бродягой.

Карререс насторожился.

– Пойдемте посмотрим.

– Он спит…

Не слушая, Карререс взял лампу и вошел в палату. Тусклый луч выхватил крайнюю койку, осветив распухшее лицо. Черт не разобрать было за синяками и бинтами, охватывающими челюсть, но Карререс легко узнал рыжие патлы капитана Брида.

– И что с ним? – тихо спросил доктор.

– Переломы ребер, ноги. Ушибы. Похоже, его сильно избили.

– Неудивительно, – буркнул Карререс, представив себе толпу сыновей и внуков Ван Вогта, разъяренных покушением на главу семейства.

– Вы не волнуйтесь, месяца за три мы его поставим на ноги. Хотя без вас, конечно, будет трудно, – заискивающе добавил монах.

– Вижу, – буркнул Карререс. – Остальные?

– Ничего нового.

Карререс вышел. Его охватили досада и облегчение: вопрос разрешился сам собой. Карререс не мог два, а то и три месяца ждать, пока Брид станет на что-нибудь способен. Ему нечего было делать в Порт-о-Пренсе, да и власти уже начинали коситься на доктора с подозрением. Каррересу пришло в голову, что Брид, когда поправится, может начать гоняться за ним: рано или поздно кто-нибудь из негров проболтается. Но доктор раздраженно отбросил эту мысль. К черту капитана, пусть бесится: если он смог найти Бимини, то и Каррересу это удастся. У него еще будет время подумать о бреде Брида на корабле – если захочется. Впереди – солнечные острова, еще не испорченные белым человеком, прекрасные в своей первозданной дикости, где разум открыт, а чувства не искажены. Карререс думал о размеренной и ленивой жизни, о новом, еще неизвестном европейцам колдовстве, о том, как, пополненные знанием о первобытных дикарях, его исследования мозга приобретут еще более четкую структуру, преобразовываясь в стройную и логичную науку о чуде человеческого разума. А может, и золота удастся намыть, непоследовательно подумал доктор, припомнив разговор у губернатора.

Карререс огляделся и понял, что, задумавшись, свернул не в ту сторону и забрел в малознакомую часть города. Он лишь понимал, что находится где-то рядом с рынком. Ругнувшись, доктор зашагал дальше, надеясь, что среди одинаковых хижин мелькнет что-нибудь приметное. Он сам не заметил, как оказался в узком проходе между кое-как сколоченными прилавками. Слой мусора здесь был намного толще; резко пахло испорченной рыбой и специями. Куча мешков, набитых тростником, вываливалась из-под навеса и краем заезжала в гигантскую лужу, перегородившую дорогу. В лунном свете было видно, какая лужа глубокая, и какая густая в ней вода. Запах казался видимым и колыхался над черной гладкой поверхностью белесыми слоями испарений.

Что-то шевелилось среди выпирающих стеблей; послышался шорох, постукивание, вздох, – кто-то пробирался по мешкам, топча зелень и оскальзываясь на мокрой дерюге. Карререс нащупал за пазухой стилет и замер, ожидая. Над мешками вспыхнули отраженным, призрачным светом глаза с горизонтальными зрачками. В них явственно видно было равнодушное безумие.

Черная коза меланхолично шевельнула челюстью и отщипнула торчащий из мешка лист. Коза жевала и смотрела на Карререса. Ее глаза светились желтым.

Хижина стояла на самом краю обрыва. Здесь всегда было чуть прохладнее, чем в других частях острова; легкий ветер, проникая в щелястые стены, сдувал навязчивых москитов. Крыша, сложенная из широких пальмовых листьев, сливалась с зарослями, так что дом был едва заметен со стороны. Бамбуковый пол пестрел золотыми пятнами от пробившихся сквозь щели солнечных лучей. Плетеный гамак, простая глиняная посуда. Словом, это была обыкновенная хижина, типичная для жаркого климата Вест-Индии. Только небольшой сундук, обитый медными полосами, да пара лежащих подле пистолетов говорили о том, что здесь живет европеец. Четвертью мили дальше виднелась россыпь таких же построек, образующих деревеньку. Но ее жители, тихие индейцы, живущие выращиванием кассавы и батата, избегали лишний раз сталкиваться с обитателем неприметного жилища и заговаривали с ним лишь по крайней необходимости.

Хозяин хижины был занят сборами. Склонившись над сундуком, он выудил шелковый шейный платок. Презрительно скривил рот и хотел отбросить бесполезный здесь кусок ткани в сторону, но, поколебавшись, смял и сунул в наполовину заполненный заплечный мешок.

– Ты не успеешь перевязать все раны, Самеди.

Мальчик, до сих пор сидевший в дверях на корточках, бесшумно поднялся и вышел из тени. На изуродованное свежими шрамами лицо упали солнечные лучи. Мальчишка заморгал, весело сморщил нос и тут же снова стал серьезен и испуган.

– Ты хорошо соображаешь, Хе, – кивнул человек, которого назвали Самеди. – Даже слишком. Жаль, что я не успел…

– Последние две ночи я не кричал ни разу, правда? И я почти не боюсь отходить от деревни. Хотел попробовать завтра…

– Придется сегодня, – пожал плечами Самеди. – Остальные ушли?

– Ушли или уходят, – Хе опустил голову, повозил босой пяткой в пыли. Уловив едва слышный всхлип, Самеди покачал головой.