Оттенки страсти - Барбара Картленд

Мона достала из шкафа легкое соболье манто. Ночи уже прохладные, и она успела озябнуть в такси. Закутавшись в манто, она уткнулась подбородком в высокий ворот и снова уставилась на свое отражение. В широком меховом манто она показалась себе совсем маленькой и даже какой-то жалкой, будто крохотный лучик, пляшущий в тени и никак не могущий снова вырваться на свет.

Осталось ровно три минуты, глянула она на свои часики. Сердце лихорадочно отбивало такт, словно маленький молоточек колотился у нее в груди. Тук! Тук! Тук!

И вдруг совершенно неожиданно она вспомнила свои страхи и переживания накануне первой брачной ночи. Незнакомый отель в чужом городе, чужая кровать, и рядом нет Аннет, а она сидит одна и прислушивается к шуму, доносящемуся из ванной комнаты. Звук льющейся воды, мерные шаги Питера по комнате. Но вот он закрыл кран и стал двигать какими-то ящичками, потом что-то звякнуло на туалетном столике, и снова стало тихо. Нервы ее были словно натянутая струна, и сердце билось с такой же лихорадочной поспешностью. Тук! Тук! Тук! Она даже не попыталась подойти к кровати и лечь. Просто сидела и слушала, слушала, слушала. А потом раздался тихий стук в дверь. Это стучался Питер. Она вздрогнула и почувствовала странную пустоту в желудке.

– Входи! – проговорила она чужим голосом и замерла.

В дверях появился Питер, такой невообразимо молодой и такой домашний в своем синем махровом халате. Ее Питер! Ее родной Питер! И улыбка у него была такая же добрая и ласковая, как всегда, когда он был с нею.

Она завороженно смотрела, как он приближается, бесшумно ступая по толстому ковру, все еще не в силах пошевелиться или сделать шаг ему навстречу.

– Давай, я отнесу тебя на кровать, дорогая! – проговорил он таким домашним, таким ласковым голосом. И все страхи, парализовавшие ее сознание и волю, сразу отступили. Все будет хорошо, мелькнуло у нее в голове. Вот Сэлли, она же справилась со всем! Значит, и у нее получится. И в ту же минуту она обхватила мужа за шею и прижалась к нему, словно перепуганный до смерти ребенок.

– Ах, Питер! – выдохнула она и со слезами уткнулась ему в грудь.

А он нежно гладил ее по голове, целовал растрепавшиеся кудри, давая возможность успокоиться и прийти в себя.

– Все будет хорошо! – прошептал он, целуя ее влажные ресницы и слегка подрагивающие губы. Она слабо улыбнулась ему, и эта улыбка была похожа на первый весенний лучик.

Мона тряхнула головой, словно пытаясь сбросить с себя наваждение. Почему именно сейчас ей пришел на память Питер? Почему? Не потому ли, что он доверяет ей полностью, безгранично? Но достойна ли она такого доверия? Этот вопрос, который она задала самой себе, ударил, словно выстрел. Откуда эти неожиданные и непонятные угрызения совести? Ведь сегодня ночью она не сделала ничего плохого, попыталась она оправдаться в собственных глазах. И тут же голос совести ответил ей: пока не сделала.

– Но я же обещала! – взмолилась она с отчаянием.

– Смотри! Не натвори беды! – сурово ответила ей совесть.

Беды? Какой беды? Разве Алек представляет для нее опасность? И в эту минуту Мона услышала шум подъезжающей машины. Его машины. Послышался визг тормозов, а потом Алек нажал на клаксон. Резкий сигнал разбудил тишину квартала, погруженного в сон. Мона прислушалась к тому, как мерно тарахтит мотор автомобиля, и поняла: Алек, оставив двигатель включенным, направился к парадной двери. Она еще плотнее запахнула манто и поднялась со стула, чтобы выключить свет. И в этот миг взор ее упал на фотографию, стоявшую на прикроватной тумбочке. Любительский снимок, запечатлевший абсолютно счастливых Питера и Вогса на солнечной лужайке прямо перед домом в Тейлси-Корт. Питер смотрел на нее с фотографии с выражением такой по-детски чистой радости и с такой доверчивой простотой, что она невольно вздрогнула. Она не должна никуда ехать! Снова просигналил клаксон, на сей раз звук был и длиннее, и резче. Кажется, Алек начинает терять терпение.

– Ах, Питер! – прошептала Мона и бросилась ничком на кровать, натянув на голову подушку, чтобы не слышать этот противный, этот мерзкий звук.

Алек, негромко ругнувшись себе под нос, в последний раз дернул ручку запертой двери и пошел прочь.

При свете дня собственные страхи показались Моне просто смехотворными. Что за чепуха лезет в голову по ночам! А потому, когда позвонил Алек и пригласил ее на чашечку чая, она с готовностью приняла его приглашение, начисто забыв об обещании, которое дала накануне мистеру Каткарту.

Утром Мона написала обстоятельное письмо мужу: рассказала, как доехала до столицы, подробно описала прием, который устроила ее мать. Она даже упомянула о том, что побывала в модном ночном клубе и повстречалась там с Алеком. А что такого? Ей нечего стыдиться и нечего скрывать от Питера. Разве что полнейший душевный сумбур и сумятицу чувств после вчерашних событий, но об этом она благоразумно умолчала.

Алек заехал за ней на машине ровно в четыре пополудни и тут же осыпал ее комплиментами с головы до ног. Мона действительно была восхитительна. Длинное пальто из темно-зеленой шерсти с воротником-стойкой из темного меха и крохотная шляпка в тон.

– Сегодня ты обрела свой прежний загадочный вид, Ундина! И с этим надо что-то немедленно делать! – воскликнул Алек, останавливая машину возле дорогого цветочного магазина на Пиккадили. Он скрылся за стеклянными дверями, а через некоторое время вернулся с роскошным букетом темно-красных гвоздик.

– Какие красивые! – восхитилась Мона, прижимая цветы к пальто.

– Почти такие же прекрасные, как и ты, Ундина! Я не рискнул преподнести тебе алые розы. Ведь розы олицетворяют истинную любовь и страсть. Да и сам цветок розы, как никакой другой, обращен к любви. Он охотно распускает свои лепестки, с готовностью обнажая сокровенные тайны души и тела. Иное дело гвоздики. Цветок гвоздики сдержан и неуловим. Он словно дразнит тебя, заманивает и отпугивает одновременно. Лепестки гвоздики похожи на десятки разных слов, которыми они искусно маскируют свою сердцевину. Но моя дорогая Ундина! Чем недоступнее и загадочнее цветок, тем слаще обладание им.

– Цветок еще нужно сорвать, – осторожно парировала Мона. – Порой это просто невозможно сделать.

– О, слово «невозможно» придумано маловерами для слабых духом людей. Если есть цель и если ты действительно желаешь достичь этой цели, то обязательно достигнешь.

За внешней шутливостью его слов скрывался глубокий смысл, и Мона безошибочно почувствовала, что их разговор вот-вот соскользнет в очень опасную колею. А потому она резко сменила тему.

– Куда мы едем?

– Ко мне домой. Хочу, чтобы ты еще раз полюбовалась на мою французскую родственницу. На сей раз при дневном свете.

Мона невольно покраснела. Так, значит, Алек не забыл о поцелуе при их первой встрече. А она-то искренне надеялась, что тот безрассудный порыв уже погребен под завалами их памяти. Не совершает ли она сейчас еще один такой же необдуманный поступок? Ведь тет-а-тет с Алеком – это совсем не тот «чай», на который она рассчитывала, принимая его приглашение. Пожалуй, чаепитие наедине с ним – рискованная затея. Едва ли она получит от нее удовольствие. Она бы предпочла шумное кафе или ресторан в приличном отеле, где они все время были бы на людях. Но веской причины сказать «нет» тоже не нашлось. Питер уже не раз говорил ей, что она обязательно должна побывать в доме его отца и познакомиться с великолепными художественными сокровищами, которыми полон дворец герцога. Бесценное собрание картин, фамильные драгоценности, уникальная коллекция нюхательных табакерок, которую презентовал Алеку его французский дедушка.