Дипломатия - Генри Киссинджер

Политики вовсе не подразумевали, что сокращение риска внезапного нападения станет ключевым пунктом переговоров по контролю над вооружениями. Здравый смысл, казалось, предполагал, что огромный разрушительный потенциал сверхдержав перечеркнет возможности друг друга и каждая сторона окажется в состоянии нанести непоправимый урон вне зависимости от того, что сделает противник. Затем, в 1959 году в одной из действительно оригинальных статей периода холодной войны тогдашний аналитик «Рэнд Корпорейшн» Альберт Вольштеттер показал, что здравый смысл не является адекватным руководством для ядерных взаимоотношений. Тот факт, что ядерное оружие транспортировалось на самолетах, сосредоточенных на относительно немногих базах, мог сделать технически возможным уничтожение стратегических сил противника еще до их запуска[1004]. В подобных обстоятельствах нападающая сторона могла бы свести ответный удар до терпимого уровня и оказаться в положении, при котором она была бы в состоянии диктовать свою волю. По той же схеме страх перед внезапным нападением может повлечь за собой упреждающий удар, то есть нападение, целью которого является лишь предупреждение предполагаемого внезапного нападения.

Согласно Вольштеттеру ядерное равновесие на деле в высшей степени нестабильно. Предполагаемый разрыв между так называемыми возможностями первого и второго ударов превратился в предмет одержимости у аналитиков, занимающихся проблемами обороны, и экспертов по контролю над вооружениями. Возникла идея, будто бы обе стороны заинтересованы в переговорном процессе, чтобы уберечь себя от крайней опасности. На научных семинарах в Гарварде, Массачусетсском технологическом институте (МТИ), Стэнфорде и Калифорнийском технологическом институте (Калтех) разрабатывались теории и практические предложения по вопросам контроля над вооружениями и стратегической стабильности, которые занимали умы политиков на протяжении последующих двух десятилетий.

Статья Вольштеттера имела такое же значение для стратегического анализа, как опубликованная под псевдонимом «Х» статья Кеннана в 1947 году — для политического анализа. Начиная с того времени дипломатия контроля над вооружениями концентрировала свои усилия на ограничении состава и операционных характеристик стратегических сил, чтобы снизить заинтересованность во внезапной атаке до минимума.

Но контроль над вооружениями породил собственные сложности. Предмет был до такой степени таинственный и понятный лишь посвященным, что только увеличивал тревоги как политиков, так и широкой общественности в целом. С одной стороны, излишне упрощался характер проблемы. Решение начать ядерную войну стали бы принимать не ученые, знакомые с этим оружием, а обеспокоенные политические лидеры, знающие, что малейший просчет разрушит их собственное общество, если не цивилизацию вообще. Ни одна из сторон не обладала оперативным опытом, относящимся к новой технике, для того, чтобы взять верх в ядерной войне, надо было бы одновременно запустить тысячи ядерных боеголовок. Однако за весь период холодной войны Советский Союз ни разу не испытывал более трех ракет одновременно, а Соединенные Штаты ни разу не запустили даже одной ракеты из шахт оперативного назначения (потому что американские шахты оперативного назначения были расположены в центре страны, и Вашингтон боялся возникновения лесных пожаров в случае падения на землю испытательной ракеты. Что уж тут говорить о какой-либо уверенности).

Таким образом, опасность внезапного нападения фактически была преувеличена обеими группировками с противоречивыми требованиями: теми, кто хотел значительного увеличения военного бюджета, чтобы уберечься от опасности внезапного нападения, и теми, кто пугал опасностью внезапного нападения для того, чтобы урезать военный бюджет. Поскольку вопросы были настолько сложны, выигрывал тот, кто умел говорить с большей убедительностью. При этом эмоции были таким глубокими, что даже трудно было сказать, пришли ли эксперты к своим выводам в результате научной проработки вопроса или воспользовались наукой, чтобы подкрепить заранее принятые решения относительно желаемых выводов, — чаще преобладало как раз последнее. Можно было только пожалеть политиков, которые становились заложниками советов ученых с широчайшим разбросом мнений, посвятивших больше лет на изучение ядерных проблем, чем политики имели часов, отпущенных на их рассмотрение. Дебаты по поводу таких тайных материй, как уязвимость, точность попадания и предсказуемость результата, приобрели запутанный характер средневековых диспутов по вопросам теологии, будучи на самом деле заменителем долговременных философских разногласий, относящихся еще к первым дням появления концепции сдерживания.

Во время напряженнейших дебатов по вопросам контроля над вооружениями в 1970-е годы консервативные критики предупреждали о ненадежности советских руководителей и враждебности советской идеологии. Защитники контроля над вооружениями подчеркивали роль соглашений по контролю над вооружениями в деле создания общей атмосферы ослабления напряженности в отношениях, независимо от конкретных достоинств отдельных соглашений. Это был старый спор между «теологами» и «психиатрами», обрядившийся в технологические одежды.

Первоначально контроль над вооружениями был просто привит на теорию сдерживания. Опора на политику с позиции силы была подкреплена концепцией контроля над вооружениями, которая имела целью сделать сдерживание менее опасным. Со временем стало очевидно, что контроль над вооружениями делал сдерживание более длительным. Все реже и реже говорили о политическом урегулировании, и все меньше делалось попыток вести по этому поводу переговоры. И действительно, чем безопаснее представлялся мир тем, кто занимался контролем над вооружениями, тем меньше причин находили государственные деятели для того, чтобы покидать насиженные позиции и бросаться в неизведанные моря политического урегулирования.

Кризисы возникали и проходили. Отдельные вспышки имели место от Юго-Восточной Азии до Карибского моря и Центральной Европы, но обе стороны, казалось, ждали, когда произойдет более или менее автоматический крах оппонента под воздействием исторической эволюции. А в перерыве, пока не станет ясно, чья точка зрения на историческую эволюцию победит, жизнь будет сделана более терпимой путем переговоров по контролю над вооружениями. Похоже на превращение международной обстановки в застой: политическая доктрина (сдерживание) не давала ответа по поводу гонки вооружений, а стратегическая теория (контроль над вооружениями) не содержала в себе решения политического конфликта.

В такой атмосфере Никсон вступил в должность и сразу же испытал на себе давление со стороны конгресса и средств массовой информации. От него требовали как можно скорее приступить к переговорам с Советами по контролю над вооружениями. Он же не имел никакого желания заниматься дипломатической деятельностью, как будто ничего не произошло менее чем полгода назад, когда советские войска оккупировали Чехословакию. Как минимум он не хотел допускать, чтобы контроль над вооружениями превратился в выход для советского экспансионизма. Команда Никсона решилась выяснить, можно ли использовать советскую готовность успокоить эту администрацию, которую советская сторона считала более сильной по сравнению с предыдущей, — и, следовательно, представляющей большую угрозу для советских интересов, — для того, чтобы добиться советского сотрудничества в устранении угрозы Берлину, в ослаблении напряженности на Ближнем Востоке и, что самое главное, в деле окончания войны во Вьетнаме. Этот подход был назван «увязкой», и он приобрел очень спорный характер.