Аристотель и Данте открывают тайны Вселенной - Бенджамин Алире Саэнс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ее глаза были похожи на ночное небо в пустыне.
Казалось, внутри нее живет целый мир. И я об этом мире не знал ничего.
Шесть
Шевроле тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года. Вишнево-красный пикап с хромированными крыльями и колпаками на колесах. Покрышки на шинах – с белым ободом. Это была самая красивая машина на свете. И она была моей. Помню, как заглянул в папины темные глаза и прошептал:
– Спасибо.
Я чувствовал себя глупо, неловко, поэтому просто его обнял. Тупо. Но я правда был ужасно благодарен и хотел его обнять. Правда.
Настоящая машина. Настоящая машина для Ари.
Чего я не получил? Фотографий брата на стенах нашего дома.
Всего получить нельзя.
Посидев в машине, я заставил себя вновь присоединиться к празднику. Я ненавидел вечеринки, даже если их закатывали в мою честь. Мне хотелось просто укатить на своей машине и чтобы рядом сидел мой брат. И Данте. Брат и Данте. Такой вечеринки мне было бы достаточно.
Наверное, я и правда скучал по Данте, хоть и отчаянно старался о нем не думать. Проблема в том, что когда пытаешься о чем-то не думать, то начинаешь думать об этом еще больше.
Данте.
А еще я почему-то подумал об Илеане.
Семь
Каждый день я просыпался ни свет ни заря и, прихрамывая, отправлялся в гараж к своей машине. Потом выезжал из гаража. Вся Вселенная ждала, когда я открою ее для себя на своем пикапе. В кресле водителя мне казалось, что в мире нет ничего невозможного. Было странно испытывать такой оптимизм. Странно и приятно.
Сидеть в машине и слушать радио стало для меня своего рода молитвой.
Однажды утром мама сфотографировала меня за этим занятием.
– Так куда собираешься? – спросила она.
– В школу, – ответил я.
– Нет, я не о том. Когда сможешь водить, куда поедешь первым делом?
– В пустыню, – ответил я, решив не говорить ей о том, что поеду смотреть на звезды.
– Один?
– Ага.
Я знал, что она хочет спросить, подружился ли я с кем-нибудь в школе. Но она сдержалась. А потом вдруг посмотрела на мой гипс.
– Кто такая Илеана?
– Девчонка.
– Красивая?
– Слишком красивая для меня, мам.
– Глупый ты мальчик.
– Ага, глупый.
Той ночью мне приснился кошмар. Я ехал в своем пикапе, и рядом сидела Илеана. Я посмотрел на нее, улыбнулся и не заметил его – Данте, стоявшего посреди дороги. Я не смог остановиться. Не успел. И проснулся весь в поту.
Утром, когда я пил в пикапе кофе, из дома вышла мама. Она села на ступеньку крыльца и, заметив меня, похлопала рядом с собой. Я неуклюже выбрался из машины. Мама больше надо мной не суетилась.
Проковыляв к ней, я тоже опустился на крыльцо.
– На следующей неделе снимут гипс, – напомнила она.
Я улыбнулся.
– Ага.
– Потом начнется физиотерапия.
– А после – уроки вождения.
– Да, папа уже ждет не дождется.
– Вы бросили монетку, и ты проиграла?
Она рассмеялась.
– Будь с ним терпелив, ладно?
– Без проблем, мам.
Я чувствовал, что она хочет о чем-то поговорить, – я всегда это замечал.
– Скучаешь по Данте?
Я посмотрел на нее.
– Не знаю.
– Как так?
– Слушай, мам, ну просто Данте – он похож на тебя. В смысле, иногда он стоит у меня над душой.
Она ничего не ответила.
– Мне нравится быть одному, мам. Я знаю, ты этого не понимаешь, но это так.
Она кивнула, казалось, очень внимательно меня слушая.
– Ты сегодня кричал во сне, – сказала она. – Звал его.
– А. Просто сон был такой.
– Кошмар?
– Ага.
– Хочешь об этом поговорить?
– Не особо.
Она пихнула меня локтем в бок, мол, да ладно тебе, давай, поделись с мамой.
– Мам, а тебе снятся кошмары?
– Редко.
– В отличие от нас с папой.
– У вас с отцом внутри вечные войны.
– Может быть. Я ненавижу свои сны. – Я чувствовал, что мама напряженно слушает. Не упускает ни единого слова. Я ненавидел ее за это. И любил. – Я ехал в машине под дождем. И не заметил, что он стоит среди дороги. Я не мог остановиться. Просто не мог.
– Данте?
– Ага.
Она сжала мою ладонь.
– Мам, иногда мне хочется курить.
– Закуришь – отберу машину.
– Что ж, по крайней мере я знаю, что будет, если я нарушу правила.
– Считаешь меня злюкой?
– Считаю тебя строгой. Иногда даже слишком.
– Мне жаль.
– Не верю. – Я сжал костыли. – Но однажды мне придется нарушить некоторые твои правила, мам.
– Я знаю, – ответила она. – Только сделай так, чтобы я об этом не узнала, ладно?
– Обязательно, мам.
Мы сидели на крыльце и смеялись. Как когда-то сидели и смеялись с Данте.
– Мне жаль, что тебе снятся кошмары, Ари.
– Папа тоже слышал?
– Да.
– Простите.
– Что поделать, сны нельзя контролировать.
– Знаю. Я не хотел его давить.
– Ты и не давил. Это просто сон.
Я не сказал ей, что отвлекся. Что смотрел на девчонку, а не на дорогу, – и потому задавил Данте. Об этом я умолчал.
Восемь
Два письма от Данте разом. Я обнаружил их на кровати, когда вернулся из школы. Меня бесило, что мама знает об этих письмах. Глупо, конечно. Но почему? Потому что это личное – вот в чем дело. Никакой личной жизни.
Дорогой Ари!
Честно говоря, я успел уже влюбиться в Чикаго. Иногда я езжу на местном метро и придумываю истории об окружающих. Тут куда больше чернокожих, чем в Эль-Пасо, и мне это нравится. Еще тут много ирландцев и иммигрантов из Восточной Европы, ну и мексиканцы, конечно, тоже есть. Мексиканцы есть везде. Мы как воробьи. Знаешь, я так и не понял, мексиканец ли я. Кажется, нет. Кто я, Ари?
МНЕ НЕ РАЗРЕШАЮТ КАТАТЬСЯ НА МЕТРО ПО ВЕЧЕРАМ. ПОВТОРЯЮ: НЕ РАЗРЕШАЮТ.
Мама с папой боятся, что со мной случится что-нибудь плохое. Не пойму, они всегда такими были или стали после аварии. Я сказал папе: «Пап, в вагоне поезда машина меня точно не собьет». И хотя обычно папа спокойно ко всему относится, тут он был непреклонен: «Вечером – никакого метро».
Папе очень нравится его работа. У него одна пара в день, а в остальное время он готовит лекцию. Кажется, он пишет о какой-то поэме в духе модернизма или что-то такое. Почти уверен, что мы с мамой пойдем на его лекцию. Я, конечно, люблю папу, но вся эта академическая ерунда мне неинтересна. Слишком много анализирования.