Волшебный корабль - Робин Хобб

Она поспешно отмерила ложечкой сладкий молочный сироп. Поднесла Ефрону ко рту, и он выпил одним глотком, снова полежал, отдыхая, и указал взглядом на кувшин с водой. Роника наполнила чашку. Ефрон медленными глотками опорожнил ее и с сипящим вздохом откинулся на подушки. Морщины на его лбу уже начинали разглаживаться, губы обмякли. Он посмотрел на Давада, но заговорил не с ним.

— Не продавай ничего, любовь моя, — сказал он жене. — Тяни время, сколько сможешь. Только бы мне умереть на палубе «Проказницы» — а там уж я присмотрю, чтобы она послужила тебе верой и правдой. Мы с ней будем носиться по морям так, как ни одному кораблю прежде не удавалось. И у тебя всего будет в достатке, Роника, это я тебе обещаю. Ты только с верного курса не сбейся… и все… будет хорошо…

Голос его затихал с каждым словом. Вот он снова глотнул воздуху… Роника прислушивалась с замиранием сердца.

— С курса… не сбейся… — выдохнул Ефрон, и она не знала — к ней ли в действительности он обращался? Наверное, маковый отвар уже заволок для него туманом действительность, вернув умирающего капитана на палубу любимого корабля…

Она почувствовала, как обожгли глаза слезы, и сделала усилие, чтобы не дать им пролиться. Для этого понадобилась вся ее воля: горло свело пронзительной болью, она чуть не задохнулась. Покосилась на Давада и увидела, что у того недостало такта отвернуться. Спасибо и на том, что не принялся ее утешать.

— Его корабль, — с горечью проговорила она. — Только и говорит, что о своем проклятом корабле. Только он его всю жизнь и волновал…

Она сама не могла понять, отчего ей хотелось обмануть Давада — пусть увидит эту ее обиду и не заметит истинной силы ее горя над смертным ложем Ефрона. Все-таки она шмыгнула носом… о Боги — незаметно шмыгнуть не получилось. Сдавшись, Роника вытащила платочек и промокнула глаза.

— Мне, пожалуй, пора, — запоздало сообразил Давад.

— В самом деле? — услышала Роника свой собственный голос, произносивший заученно-вежливую фразу. Многолетняя выучка все же выручила ее в трудный момент. — Спасибо, что заглянул, — продолжила она. — Дай хоть до дверей тебя провожу.

А то еще раздумает уходить…

Поднявшись, она поправила Ефрону одеяло. Он пробормотал что-то насчет марселя[19]… что именно, она не разобрала. На пороге комнаты Давад поддержал ее под руку, и у нее хватило самообладания вытерпеть этот знак внимания с его стороны. Выйдя из зашторенных покоев больного, Роника сперва сощурилась от яркого света. Это она-то, всегда гордившаяся, что у нее в доме много солнца и воздух такой свежий! А теперь солнечные лучи, щедро лившиеся в широкие окна, казались ей нестерпимо резкими, ранящими глаза. Она покосилась на внутренний дворик, крытый прозрачным стеклом, и поспешно отвела взгляд. Когда-то расположенный там маленький сад составлял ее непреходящую радость и гордость. Ныне, лишенный внимания и заботы хозяйки, садик совсем захирел; иные растения стояли бурыми безжизненными скелетами, иные росли кое-как, в небрежении и беспорядке. «Вот не станет Ефрона, — попробовала она дать себе слово, — тогда-то я здесь опять все устрою как надо!»

Такая мысль, впрочем, тут же показалась ей самым подлым предательством. Ни дать ни взять она только и стремилась поскорее освободиться от умирающего, чтобы не мешал ей больше возиться в саду!..

— Все молчишь, — заметил Давад, и Роника словно очнулась. Она успела почти позабыть о нем, хоть он и вел ее под руку. Она хотела вежливо извиниться перед ним за невнимание, но тут он хрипло добавил: — Я вот припоминаю… когда умерла моя Дорилл… право же, ни у кого не было пищи для сплетен… — Они как раз подошли к просторной белой двери дома, и тут-то Давад удивил Ронику до глубины души: неожиданно повернувшись, он взял обе ее руки в свои: — Если я хоть что-нибудь смогу для тебя сделать… все что угодно… я серьезно, Роника, — все что угодно… ты уж дай мне знать, хорошо?

Руки у него были потные, влажные. И дыхание отдавало всеми пряностями, которыми был действительно с избытком приправлен его ужин. Роника знала, что перед ней — настоящий друг. Но в это мгновение она лишь со всей ясностью видела, во что может превратиться сама. Пока жила Дорилл, Давад был в Удачном среди первых. Могущественный, почтенный купец. Зажиточный, всегда отменно одетый. Любитель давать балы в своем обширном особняке. Заметный человек и в делах, и в городской жизни… А теперь его дом превратился в сущий склеп с анфиладами пыльных, давно не убиравшихся комнат, по которым шастали разболтанные, вороватые слуги. Роника и Ефрон были среди немногих, кто вспоминал про Давада, рассылая приглашения на званые обеды или балы. И вот вскорости не станет Ефрона… так не превратится ли она, как Давад, в жалкую тень былого благополучия? Она ведь, пожалуй, уже старовата для нового брака. Но и доживать свои дни, по-старушечьи ютясь в тихом уголке, еще не готова…

Ее охватил страх. И прорвался наружу очередной резкостью.

— Говоришь, Давад, все что угодно?… Что ж, можешь выплатить мои долги, помочь собрать на полях урожай, а заодно Альтии подыскать подходящего мужа… — Она с ужасом услышала слова, сорвавшиеся с языка, да и Давад буквально вытаращил глаза. Роника вытянула руки из его потных ладоней. — Прости, Давад, — с искренним раскаянием пробормотала она. — Не знаю, право, что это нашло на меня…

— Ничего, ничего, — прервал он ее извинения. — Все бывает… Я в свое время — можешь себе представить? — сжег портрет Дорилл… просто чтобы не видеть… не мог смотреть, и все. Когда у человека такое… бывает, мы произносим слова и совершаем поступки, которые… В общем, не переживай, Роника. И я действительно имел в виду — все что угодно. Я же твой друг. И я сам прикину, чем бы тебе помочь.

Давад повернулся и поспешил прочь. Прочь по белой каменной вымостке — туда, где был привязан его верховой конь. Роника стояла и смотрела, как он неуклюже залезает в седло. Он помахал ей рукой на прощание, и она шевельнула ладонью в ответ. Вот он тронул коня и поехал по дорожке… Скрылся за поворотом…

Тогда Роника подняла глаза на раскинувшийся перед нею Удачный. Кажется, в самый первый раз с тех пор, как разболелся Ефрон…

И увидела, как сильно изменился город.

Ее дом, как и особняки большинства старинных семейств, стоял на невысоком холме с видом на гавань. Внизу, сквозь кроны деревьев, виднелись мощеные улочки и белокаменные дома Удачного, а за ними — синева залива Купцов. Оттуда, где стояла Роника, не просматривался Большой Рынок, но, конечно же, он пребывал на своем месте и по обыкновению гудел и шумел. Роника знала это с той же определенностью, с которой ждала восхода солнца назавтра. Просторные, добротно вымощенные торговые ряды плавно изгибались вдоль берега, повторяя его подковообразную форму. Большой Рынок был распланирован старательнее, чем усадьба какого-нибудь вельможи. Тут и там — тенистые деревья, крохотные садики, а в тени — столы и скамейки, чтобы притомившийся покупатель мог сесть и передохнуть, а потом с новыми силами присмотреть себе еще что-нибудь. Сто двадцать лавок, каждая с широкой дверью и замечательными витринами, зазывали народ полюбоваться товарами со всех концов света. Полюбоваться и прицениться… День был солнечный, так что над каждой витриной наверняка растянуты яркие тенты — чтобы уморившийся на солнцепеке зевака невольно шагнул в манящую тень, а там, глядишь, и остановился возле витрины…