Английский пациент - Майкл Ондатже

Она слышала, как со свечи капал воск на металлическийподнос. Она знала, что сапер ушел на место взрыва, и то, что он ничего несказал, все еще злило ее.

Она не могла читать. Она сидела в комнате со своим неумолимоумирающим пациентом, болезненно ощущая ушиб на спине, которой как-то удариласьоб стену во время танца с Караваджо.

* * *

А сейчас, если он подойдет к ней, она не будет возражать ине скажет ни слова. Пусть сам догадается, сделает первый шаг. К ней и раньшеподходили солдаты.

Но вот что он делает. Он уже наполовину пересек комнату изапускает руку в походный мешок, который все еще висит за его плечом. Он тихоподходит к кровати пациента, останавливается и, достав из мешка кусачки,обрезает проводок слухового аппарата. Он поворачивается к ней и усмехается.

– Я все исправлю утром.

И кладет левую руку ей на плечо.

* * *

Дэвид Караваджо – нелепое имя для вас, конечно.

– По крайней мере оно у меня есть.

– Да, вы правы.

Караваджо сидит на стуле Ханы. В лучах дневного солнца,которые пронизывают комнату, плавают пылинки. Темное худое лицо англичанина сорлиным носом похоже на ястреба, запеленутого в простыни. «Ястреб в гробу», –думает Караваджо.

Англичанин поворачивается к нему.

– У Караваджо есть картина, которую он написал в позднийпериод своей жизни, – «Давид с головой Голиафа». На ней изображен молодой воин,который держит в вытянутой руке голову Голиафа, старую и страшную. Но не толькопоэтому картина навевает грустные мысли. Было доказано, что лицо Давида – этопортрет самого Караваджо в молодости, а голова Голиафа – это его же портрет, ноуже в зрелом возрасте, когда он писал эту картину. Молодость вершит суд надстаростью, которую держит в вытянутой руке. Суд над собственной бренностью. Мнекажется, что, когда я увидел Кипа у изножия моей кровати, я подумал: вот он –мой Давид.

Караваджо молчит, его мысли плывут вместе с пылинками всолнечных лучах. Война лишила его душевного равновесия, и таким он не можетвернуться в другой мир, постоянно накачиваясь морфием. Он уже не молод, но таки не скучает по семейному счастью. Всю жизнь он старался избегать постоянныхпривязанностей. До этой войны он был скорее влюбленным, чем мужем. Он был изтех, кто ускользает, словно любовник, оставляя за собой хаос чувств, или вор,покидающий опустошенный дом.

Он наблюдает за пациентом. Он должен узнать, кто этотангличанин из пустыни, и раскрыть его ради безопасности Ханы. Или создать длянего кожу, как дубильная кислота маскирует обгоревшую плоть человека.

В начале войны он работал в Каире, и его научили изобретатьдвойных агентов или призраков, имеющих телесную оболочку. Ему был порученмифический агент по кличке «Сыр», и Дэвид проводил недели, обряжая его в факты,обучая его таким качествам характера, как алчность и слабость к выпивке, благодарякоторым он будет давать противнику информацию – конечно, ложную. Так же, как инекоторые другие люди в Каире, он работал над созданием целых отрядов впустыне. Он был там как раз в то время, когда ложь и только ложь можно былопредложить тем, которые окружали его. Он чувствовал себя, словно мужчина втемной комнате, которому приходится кричать кукушкой.

Но здесь наступила пора сбрасывать кожу. Им надо было непритворяться, а быть такими, как они есть. Не оставалось никакой защиты, кромекак искать правду в других.

* * *

Она вытаскивает из полки в библиотеке книгу «Ким» и,опираясь на рояль, начинает писать на форзаце в конце книги.

«Он говорит, что это грозное оружие – пушка Зам-Зама – всееще находится перед Лахорским музеем. Там было две пушки, отлитые изметаллической кухонной утвари, которую собрали из домов жителей Хинду вкачестве подати. Все это расплавили и отлили пушки. Их использовали во многихсражениях в восемнадцатом и девятнадцатом веках против сикхов. Во времясражения при переходе через реку Чинаб одна пушка пропала…»

Она закрывает книгу, встает на стул и прячет ее на высокой,почти невидимой полке.

Она входит в комнату английского пациента с новой книгой игромко объявляет название.

– Сегодня мы не будем читать, Хана.

Она смотрит на него. «Даже сейчас, – думает она, – у негокрасивые глаза. Все можно прочесть по его глазам, в этом пристальном взглядеего серых глаз.» Она чувствует, как пульсируют сигналы из его глаз, затемисчезают, словно потух огонь маяка.

– Сегодня мы не будем читать. Дайте мне Геродота.

Она подает ему в руки толстую запачканную книгу.

– Я видел издания «Историй» с тисненым портретом наобложке, изображающим скульптуру, которую нашли в одном из французских музеев.Но я никогда не представлял себе Геродота таким. Я скорее представлял его ввиде одного из свободных людей пустыни, которые путешествуют от оазиса коазису, торгуя легендами, как если бы они торговали семенами, принимая все безподозрений, соединяя миражи. «Моя история, – пишет Геродот, – с самого началанашла дополнение к основному аргументу.» Что интересно у Геродота, так это егорассказы о тупиках на поворотах истории: как люди предают друг друга во имяспасения нации, как люди влюбляются… Сколько, вы говорили, вам лет?

– Двадцать.

– Я был значительно старше, когда влюбился.

Хана молчит и после паузы спрашивает:

– Кто она?

Но он уже далеко.

* * *

Птицы предпочитают садиться на голые ветки, – сказалКараваджо. – В этом случае у них прекрасный обзор с того места, где они сидят,и они могут лететь в любом направлении.

– Если ты имеешь в виду меня, – сказала Хана, – то я нептица. А вот кто птица – так это мой пациент наверху.

Кип пытается представить ее птицей.

– Скажи мне, можно ли полюбить человека, который нетакой сильный, как ты? – Караваджо, воинственно настроенный после инъекцииморфия, вызывает ее на спор. – Во время моих любовных похождений, которые,должен признаться вашей честной компании, начались довольно поздно, этоволновало меня больше всего. Только после женитьбы я понял, что можновозбуждаться от беседы. Я никогда не думал, что слова могут быть эротичными.Иногда мне действительно больше нравится говорить, чем трахаться. Впредложениях что-то есть. Немножко одного, немножко другого, а потом опять,пo-новой… Единственная проблема со словами в том, что ты можешь припереть самсебя к стенке, а когда трахаешься, такого не бывает.

– Это говорит мужчина, – пробормотала Хана.

– Ну, со мной такого точно не случалось, – продолжалКараваджо. – Может, с тобой такое бывало, Кип, когда ты спустился с гор в Бомбей,а потом приехал для военной учебы в Англию? Интересно, кто-нибудь припирал себяк стенке траханьем? Сколько тебе лет, Кип?