Безумству храбрых... - Анатолий Пантелеевич Соболев

class="p1">— Очень просто. Вспомнить, например, соль и рассказать о ней Свиридову. Как Кондаков припрятал ее, в то время как другие честно и благородно вернули ее государству. И потом в один прекрасный день Кондаков может не справиться с обязанностями старшины станции, ну, например, потекут враз все рубашки...

— А это как? — сдерживая в голосе дрожь, спросил Федор.

Что-то насторожило Демыкина: или поспешность вопроса, или интонация, но он, метнув прицельный взгляд на Федора, свернул на другую тропку.

— Эх, славяне, выпить бы еще!

— Нет, ты скажи, как это потекут враз все рубашки?

— Айда на мой катер! Там в "НЗ" у меня "второй фронт" лежит: ром, сигаретки американские.

— Постой! — схватил его за рукав Федор. —— Ты ответь на вопрос.

— Ты ложись спать, Федюнчик. Ты окосел, — ласково сказал Демыкин, но руку вырвал резко. И полез из кубрика.

— Нет! Как это? — бестолково кинулся за ним Федор.

Демыкин хищно обернулся.

— Шмакодявка!

Точный удар в подбородок опрокинул Федора навзничь. Он стукнулся головой о переборку, и все пошло кругом...

Когда он открыл глаза, в кубрике никого не было. В голове шумело, мысли путались, и все казалось зыбким. Тоскливо ныло сердце. Может, померещилось все спьяна? Или правда его подговаривали? И почему его? Чувствуют, что он трус? Бесхарактерный, нерешительный, позер и рисовальщик! "Зачем я с ними пью? Зачем здесь сижу? Они что-то затевают против Степана. Надо предупредить его". И в то же время Федор чувствовал, что будет пить с Женькой и Демыкиным, потому что сидит в нем страх перед водой, а Степану и Толику этого не понять. От горечи, от бессилия Федор заплакал.

— Плачешь, матрос?

Федор поднял голову. Перед ним стоял Свиридов.

— Спишь, матрос? — сказал лейтенант, и Федор не понял, было ли "плачешь".

— Сплю. — Федор вытер лицо.

Свиридов присел перед железной печкой, подбросил в нее чурочек. Молча курил, пуская дым в открытую дверцу печки.

— Кондаков говорил, что завтра в Ваенгу идете?

—— Говорил.

— Кому в воду?

— Бабкину.

— Потом чья очередь?

— Моя.

— Самочувствие как?

— Ничего, — соврал Федор.

Свиридов мельком взглянул на него и опять уставился на огонь.

— В тебе я уверен. Парень ты честный.

Федор покраснел.

— А я вот долго боялся ходить под воду после одного случая, — все так же глядя на огонь, продолжал лейтенант. — И случай-то так себе, просто перемерз шланг зимой, и глубина была ерундовая, никакой опасности. Не то что у тебя. Не поверишь, тайком плакал. — Свиридов улыбнулся. — Вот до чего боялся! Даже болезнь симулировал, лишь бы не ходить под воду.

Федор ушам своим не верил. И это говорит лейтенант Свиридов, о храбрости которого они столько слышали! Лейтенант и на сухопутном фронте был, и на тех шлюпках, о которых рассказывал Макуха, и ордена имеет — и вдруг — на тебе! — боялся!

Федор покосился на вишневую эмаль двух орденов Красной Звезды на кителе лейтенанта Свиридова, видимо, догадался о мыслях Федора.

— Абсолютно бесстрашных нет.

Долго и задумчиво глядел на огонь.

— Да-а, я сначала боялся, потом поборол страх. Только в руки надо взять себя. В руки. — Голос лейтенанта крепчал. — Не распускать нервы. испугаться может всякий. Только надо всегда нервы держать в кулаке, как говорил Макуха.

Свиридов повернулся к Федору.

— Когда ты под кораблем был, испугался я здорово. Растерялся. Не знал, что делать. — Улыбнулся простой и чуть смущенной улыбкой. — Вот так, брат...

И ушел.

Федор так и не понял, видел ли лейтенант, что он пьян, или нет. Но на сердце стало легче, и мысль о подводной работе не казалась уже такой страшной.

И все же где-то в тайниках души шевелилось сомнение: не рассказал ведь о Демыкине, почему? И тут же поспешил оправдаться: может, ничего и не было, спьяна померещилось? Но мысль эта не принесла успокоения.

Американский транспорт, под которым чуть не погиб Черданцев, подняли и на понтонах отбуксировали в Мурманск. Не успели водолазы отдохнуть, как получили новое задание. И уже утром следующего дня катер пришел в губу Ваенга, и Бабкин спустился под воду, чтобы осмотреть дно, перед тем как дать "добро" землечерпалке. Она должна была вести здесь дноуглубительные работы.

Женька пробыл под водой недолго. Вышел наверх, доложил, что все в порядке, и заторопил:

— Пошли отсюда. Эй, старшой, заводи мотор!

Но едва развязали ему плетенки калош, как Федор нечаянно столкнул за борт ведро. Ведро булькнуло, захлебнулось водой и пошло ко дну.

— Доставай, — сказал Василь Жигун.

— Брось ты! — отмахнулся Федор. — Подумаешь, ведро!

— Это не ведро, а инвентарь. И он у меня вот где! — Василь похлопал по своей крепкой шее. — Понятно? Доставай!

— Брось авралить, старшой, — заступился за Федора Женька. — Придем на базу, я тебе сто ведер добуду.

— Мне не надо сто! — вскипел старшина. — Доставайте это!

Но тут уперся Женька, еще одетый в водолазную рубашку.

— Не полезу! — закричал он. — Топаем отсюда! Заводи мотор!

— Не командуй! — отрезал Жигун. — Ведро чтоб было.

Ушел в рубку.

— Не полезу. — Женька потер надбровные дуги. — "Синусы" ломит. Насморк схватил.

Федор, проклиная старшину и себя, спустился в воду. "Чертов Василь! Уперся, как бык. Подумаешь, "инвентарь" — ведро дырявое!"

Он отыскал злополучное ведро и собрался выходить наверх, когда мористее, на склоне обрыва, заметил какой-то черный предмет. "Интересно, что это такое?"

Федор попросил слабины шланг-сигнала, набрал воздуху, подпрыгнул и, стравливая воздух, описал в воде дугу. Уже падая на предмет, разобрал, что это мина.

Круглая, рогатая смерть!

Рожки, чувствительные, как обнаженные нервы, не терпящие прикосновения, торчали ему навстречу. Стоит смяться колпачку рожка от удара свинцовых калош — и...

— Воздуху! — заорал Федор, обливаясь холодным потом. И сразу же: — Стоп воздух!!!

"Нет, нельзя воздух! Уже поздно. Воздух рванет его вверх — и тогда удар о мину