Хмурь - Ирина Лазаренко

Водный краераздел мы пересекли через три дня пути. К нему доехали просёлками, лесами, заброшенными тропами: Тень – умный животный, понимает, что ему нельзя попадаться на глаза людям, обходит большие дороги. В обычное время я бы млела от этой тиши, красоты и свободы, от зеленых холмов насколько глаз хватает, от лесов с вкусным грибным запахом, от теплых маленьких речушек, в которых я бултыхалась вволю, смывая с себя дорожный пот и тревогу. Но на берегу я снова начинала думать о всяком и грызть ногти.

Вот бы Тень тащил нас в другую сторону, к Средьземному озеру! Мы могли бы доплыть до него по рекам, чтоб вода уносила мой страх до того, как он закрепится в голове!

Когда вокруг нас вырос энтайский ночной лес с огроменными мохнатыми деревьями, я подумала: надо же, самый страх только начинается, а я уже устала бояться. Просто до тошноты.

Понятия не имею, как это получилось.

Я думал, что кровь и «бом-м» смогут погрузить меня на Хмурую сторону достаточно глубоко, чтобы узнать у неё, где держат Гнома и отнятые у него фляги с Пёрышком. Я просто был в отчаянии и не придумал ничего более вразумительного. Но то, что творилось со мной в последнее время от крови и «бомов», наводило на мысль, что Хмурая сторона – нечто большее, чем мы привыкли думать, что эхо её мы можем слышать даже в солнечном мире.

Словом, я надеялся, что вместе кровь и «бом-м» сработают как надо – ну, они сработали. До того сработали, что никакое Пёрышко мне не понадобилось, и теперь я пробираюсь по энтайскому лесу во главе балагана: ошалелый Гном, взъерошенная Туча, икающий от собственной решимости Псина.

– Накер, подожди, – задыхаясь, просит Туча, но я не могу ждать, я хочу немедленно оказаться в тысяче попрычей от этого места. Никого за собой не тащу, вообще-то.

Гном подхватывает Тучу на руки, и все снова несутся по лесу за мной, за самым главным бараном. Воздух влажный, густой, пахнет подгнившей корой и наступающим утром, толстый ковер опавших листьев разъезжается под ногами, на лицо и волосы налипли лохмы паутины. Обе луны скрыты облаками, а может, гривастыми головами деревьев, почти такими же высокими, как облака.

Далеко за спиной остались распахнутые двери испытария, несколько десятков женщин и варчих, да еще трое мужчин. И открытые двери других камер – с теми, кто не может идти.

Надеюсь, оставшимся на ногах людям и варкам достанет ума не причитать рядом с полумертвыми «испытуемыми», а со всей возможной скоростью двигаться в сторону Подкамня. Пока еще есть время: до рассвета деревяшки будут дремать в своих чанах.

– Почему мы идем на юг? – слышу прерывающийся голос Псины сквозь хруст веток. – Подкамень же ближе!

Почему, почему! Дурацкий вопрос! Потому что я хочу немедленно рассказать про энтайцев наставникам, чтобы они рассказали земледержцу, чтобы тот сжёг этот лес ко мраковой матери, вот почему! И еще я чувствую, что Хмурая сторона выжидает, что она так легко выпустила меня в солнечный мир лишь потому, что мне нужно было сбежать из испытария.

Надеюсь, я навсегда забуду то, что видел, открывая двери камер. И что все другие тоже забудут. И что Энтая когда-нибудь сгорит белым пламенем, и все деревяшки тоже сгорят в своих чанах или еще где-нибудь.

От каждого движения в мое тело вонзаются раскаленные жала боли, я не могу толком расправить плечи и разогнуть спину, горят распухшие руки и ноги. Даже вновь обретенный меч, такой нужный и важный, мешает, вполне ощутимо креня меня на сторону. Я хочу просто свернуться кренделем под деревом и ничего не знать – но эта же боль кнутом гонит меня вперед. Стволы деревьев очень толстые, плохо различимые в ночной темени, и мне кажется, будто за каждым из них прячется по паре-тройке тощих высоких энтайцев. Что они поджидают нас впереди и нагоняют сзади, а деревья им помогают, заступая несуществующую тропу. Звезды были видны только над поляной у испытария, теперь они закрыты кронами деревьев, и небо над нами – черно-зеленые листья неестественной пушистости. Мне кажется, что мы сбились с пути и сделали круг, что вот-вот перед нами вырастет знакомая поляна, и энтайцы с задорным хохотом погонят нас обратно по камерам.

И так ли важно, что деревяшки не умеют смеяться.

Я верчу головой то туда, то сюда, потому что все время мне чудится какое-то движение, и при этом продолжаю нестись вперед почти бегом, едва поглядывая под ноги.

И замечаю черно-зубастую тень в последний миг, когда она уже летит на меня, чтобы повалить наземь и ощериться огромными зубами прямо в лицо.

* * *

– Тень! Я так тебе рад! И я чуть не обосрался!

Дракошка облизывает мои щеки шершавым языком, тычется лбом в висок, перебирает лапами и утробно урчит. Ух, какой нежный, давно ли это с ним?

– И тебе тоже рад, Птаха, – говорю я, повышая голос.

Но она не смотрит на меня, стоит, широко расставив ноги и уперев руки в бока, смотрит на Тучу таким взглядом… ну, у нее на лице будто два костра полыхают, которые должны быть видны за несколько попрычей. Туча стоит, задрав острый подбородок, глядит на Птаху с вызовом и даже пытается корчить презрительную гримасу. Впечатление здорово портят ее побелевшие пальцы, вцепившиеся в ладонь Гнома. А тот второй рукой обхватывает рукоять меча, и я не сказал бы, что это выглядит дружелюбно.

Какое-то время все буравят друг друга взглядами, потом отмирает Псина:

– Знаете что, давайте-ка присядем! Мы уже достаточно далеко от испытария.

Птаха качается вперед, и Гном закрывает Тучу плечом. Птаха поджимает губы, щурит бешеные голубые глаза и с подчеркнутым презрением оглядывает Тучину непокрытую голову. Медленно проводит рукой по своей голове, словно убеждаясь, что косынка на месте. Между прочим, еще неизвестно, кто выглядит по-настоящему непристойно: Туча с открытым всем ветрам пробором или Птаха с такой куцей косынкой дырчатой вязки. На нее хочется смотреть неотрывно, ожидая, когда же она соскользнет с головы, потому что кажется, будто соскальзывает она всё время.

В конце концов мы устраиваемся между деревьями у ручейка, куда нас выводит Тень. Земля тут покрыта упруго-зеленым моховым одеялом, дремлют у воды сомкнутые серые бутоны заряника, мохнатые деревья растут густо-густо, как кустарник, и их зеленые спины закрывают нас от энтайского леса, словно и не являются частью его.

Здесь еще темнее, но я вижу, как дрожат губы Птахи. Мне кажется, я должен что-то с этим сделать, но не знаю, что именно.

– Как вы очутились здесь? – спрашивает Гном, и мне хочется настучать себе по голове.

Что я за балбес такой, просто ум за разум! А Гном добавляет с подозрением:

– Ведь вы – точно вы?

В этом-то сомневаться не пристало, только у Птахи в глазах прыгают такие мявкучие бешеные коты, их бы даже чародейская иллюзия не повторила, наверное.

Она отворачивается, трет щеки ладонями, и на них появляются пятна. Я наконец рассматриваю Птаху хорошенько, насколько позволяет здешний сумрак, и вижу, какая она осунувшаяся, испуганная. Платье смято так, словно в нем спали несколько ночей подряд… зачем она отправилась в дорогу в платье? Перламутровые волосы – спутанные и какие-то потухшие, руки исцарапаны, ногти обломаны. Оглядываюсь на сброшенную с дракошки кладь, на торчащую из свертка рукоять меча – не Птахиного, обычного тренировочного.