Люфт. Талая вода - Хелен Тодд

Возможно, все казалось чертовски неправильным, но разве это важно?

Мир иллюзий, чужих фантазий или, может быть, чьей-то реальности не отпускал. Роберт знакомился с записями, понимая, что пекарня – не просто еще одно место. Сквозь бесконечные строки текста являл себя небольшой остров забвения. Стоило только попасть на него – и многое для его гостей менялось. Там, на уютном и слегка потрепанном временем пространстве, можно было начать свой путь. Перепрыгивая через время, листая страницы, хотелось бежать еще дальше, окунаясь в эмоции и жизнь других, забывая на время про свои собственные. Это место писало чужие судьбы, вносило свои правки и жило только благодаря теплу сердец, которые поддерживали его магию своей чистотой.

Жаль, что с каждой страницей этот остров рушился, осыпался, исчезал, говоря о том, что их реальность может стать совершенно другой.

– Роб…

Аннетт ощущала сильное головокружение, все плыло перед глазами, смазывалось, терялось, словно она вот-вот исчезнет. Чувствовала, как Роберт сжал ее руку: сильно, уверенно, показывая – не отпустит, не оставит одну.

Перед глазами сменяли друг друга события. Сначала будто сломанный калейдоскоп: просто отрывки, лица, слова, хлеб, выпечка. Позже все становилось четче, но так же непонятно.

Их выбросило на улицу. Ани тихо вскрикнула: больно ударилась, расцарапав руку. Голова раскалывалась, словно ее сжимали в тисках. Больше не чувствовались прикосновения Роберта, она ничего не видела. Вокруг темнота… такая же, как год назад.

Она не вставала, не попыталась подняться, просто не двигалась. Силилась что-то рассмотреть сквозь пелену. Если бы можно было узнать, что произошло, предположить, что все это просто сон, иллюзия… Аннетт с трудом заставила себя встать на ноги. Сделала шаг и с неприятным предчувствием еще один. Пошатнулась, неуверенно продолжила свой путь к знакомой выцветшей двери.

В груди появилось забытое чувство разливающейся фальшивой мелодии. Тихой, пронзительной, со смазанным ритмом и неизменной неточностью, напоминающей о тех страшных днях, когда она не знала, проснется ли, будет ли этот самый следующий вдох.

– Черт возьми, – мужской голос показался знакомым…

Аннетт почувствовала, как ее подхватили на руки, и потеряла сознание.

Густой серый смог мягко окутывал тонкие верхушки деревьев. Запах жженых листьев и мусора разъедал изнутри. Медленно, по чуть-чуть отнимая остатки кислорода. Но ничего, вечерний дождь смоет этот вздымающийся вверх пепел, остудит последнее тепло земли, помогая осени собрать в свои хрупкие ладони остатки зеленой природы.

Ветер. Краткие, словно последние слова, порывы легко поднимают уличную пыль. В дальнем углу чердака собралась паутина. Она приютила крохотных паучков, которые, тая надежду, ждали заблудившихся насекомых. За все стоит платить. Они платят временем. Осень – холодными вечерами и переизбытком эмоций.

Ани дрожащими руками прижимала к груди чашку с заваренной мятой. Испуганные, слегка безумные глаза застыли. Она плакала тихо, почти беззвучно. Отвернувшись, Аннетт спрятала раскрасневшееся лицо. Ее волосы рассыпались, помогая скрыть слезы. В груди плескалась необратимость, чувство безвыходности… печаль.

В комнату вошел Коул. Он включил свет, и помещение наполнило теплое желтое свечение. Оно загнало в уголки все пляшущие тени и страхи.

– Пей. Не поможет, но согреет. Нужно не думать о случившемся – это уже прошло, так легче.

Коул щурился. Его свитер свободно свисал, но осанка выдавала в нем военного. Слегка поседевшие у висков волосы, стальные глаза…

– Покажи руку. – Коул осмотрел тонкую ладонь. – Пустяки, останется небольшой след… Через пару дней пройдет.

– Спасибо, если бы не вы… – Ани прикусила губу, стараясь сдержать слезы.

– Перестань, вы оказались здесь случайно. Это нелепость, вы едва не погибли, но это случайность.

– Я понимаю, просто…

– Со временем ко всему привыкаешь. Но сейчас началось другое время. Вы будете жить иначе. Аннетт, – Коул приподнял ее лицо за подбородок, – оставь прошлое в прошлом.

Низкий голос звучал тихо, уверенно, он заставлял верить. Неважно во что, отчасти неважно было даже то, что он говорил, главное, что тревога отступала. Аннетт чувствовала, как в ее душу проникают безразличие и пустота. Завтра ей будет казаться, что это просто сон.

– Роберт придет в себя в лучшем случае завтра. Ваш скачок во времени был тяжелым, сложным. Считайте, повезло. Не понимаю, из-за чего пекарня это сделала, возможно, вас стоило от чего-то уберечь. Правда, последствия ничем не лучше…

Он покачал головой, сел на край кровати.

– Это место смешивает реальности. Сегодня вы можете быть в привычном вам Тальвиле, завтра в солнечном городе, где никто не знал о войне, после – спустя двадцать, тридцать, может, сорок лет. Где бы вы ни были – вы там нужны, вы – хранители тепла, которое необходимо тем, кто его теряет. А помещение иногда меняет судьбы тех, кто этого заслужил. Вам не нужно ничего выбирать. Записи в блокноте, который я увидел у Роберта, старые. В них мало информации, скорее, Молли и я… там другие.

Коул тяжело вздохнул.

– Обычно мы сами с собой никогда не встречаемся. Здесь что-то пошло не так. Но не бери в голову, отдыхай. Тебе, птичка, нужен отдых.

Его широкая ладонь легко сжала ее плечо.

– Спокойной ночи… и постарайся уснуть.

Как только Коул ушел, наступила гнетущая тишина. Никогда еще мысли не были так навязчивы, как в этот раз. Они, будто снаряды, разрывались болью в голове и неумолимо разлетались осколками воспоминаний. Но что-то в этом было… приятное. И сейчас Аннетт поняла, что именно: поддержка в пекарне, тепло, с которым к ней здесь относились. Все это давало новую жизнь.

* * *

Тальвиль находился в паре часов езды от их небольшого городка. На поезде, конечно. Вот только на поврежденной железной дороге больше не было слышно громыхающего стука колес. По ней уже два дня как не ходили составы. Единственный путь шел через небольшие городки вдоль Влтарки. Широкая река растянулась на всю страну, будто рассыпанный бисер: прохладная, сверкающая, насыщенного синего цвета, который каждый раз казался каким-то другим – то светлым, то зеленым, то черным как смоль. Дул сильный ветер. Ани подняла воротник и плотнее натянула рукава. Ее тонкие пальцы удерживали надувающуюся от ветра сумку. Темно-серую, как ее брюки. Роберт озадаченно наблюдал, как девичий силуэт сливался с общей обстановкой: темное пальто, как дома, шершавое, местами в пыли, местами мокрое от влаги; черные ботинки, как земля… тяжелые, пропитанные гуталином; светлая рубашка, рукав которой выглядывал из-под верхней одежды… Ахроматичный, потерянный силуэт. Роберт прикусывал язык, чувствуя легкую щемящую боль. До завтра пройдет.