Люфт. Талая вода - Хелен Тодд

Ранее

Горсть орехов. Роберт перекладывал по одной половинке орешка в свою ладонь. Некоторые белые, словно кости, пара грецких, с невкусной горьковатой шкуркой. От них исходил пряный терпкий аромат. Язык неприятно свело, но Роберт бросил пару штук в рот. Через несколько минут часть языка слегка набухнет и при нажатии будет ныть. Но это не важно. Главное, что он чувствует, что его тело откликается, что ему есть чем дышать. Больше всего Роберт боялся сделать последний вдох.

В гараже похолодало. Легкий утренний мороз пробирался сквозь отверстия под воротами. Роберт плотнее застегнул пальто и проскользнул на улицу. Туман. Его густые лоскуты бережно обвивали стволы деревьев, разрушенное здание, закрывали чьи-то потухшие глаза, скрывали от любопытных взглядов чистую росу. Стылость. По телу прошлась дрожь, заставляя съежиться.

Роберт решил наведаться внутрь дома и вытащить остатки еды, но прежде хотел насладиться спокойным рассветом. Горизонт тронула сиреневая полоса, мягко переходящая в розовый и лиловый оттенки. Последние теплые лучи рассеяли утренний туман. Роберт закрыл глаза, слегка жмурясь. Он дышал ровно и глубоко, будто пытался впитать в себя последние влажные капли тумана.

Засветло пробраться в дом через окно не составило труда. Роберт не торопился. Он вытащил из сумок, найденных в коридоре, детские вещи. Теперь туда можно положить остатки еды. Ничего необычного: немного крупы, хлеб, сыр, копченое мясо и сухофрукты.

Безразличие. Давно приевшееся чувство внезапно отступило, пропуская в засохшую душу тяжелые капли тревоги и сострадания. Роб выругался и достал из заначки сигарету. Не то чтобы ему нравилось курить, нет, больше всего он любил сворачивать бумагу, мягко сгибая в конце, затем обрезать вторую сторону и класть в небольшую табакерку. В остальном это был самообман. Густой, насыщенный дым выжигал слизистую, оставлял на языке терпкий вкус табака. Он дышал ровно, глубоко, спокойно. Тлеющая бумага вынуждала это делать, и Роберт вдыхал еще и еще, пока не чувствовал удушающий кашель. Он осознавал, что хочет жить, что это его реальность. Серая, как бесчисленные дома-коробки; пустая, как узкие улицы безликих городов; жестокая, как огненные взгляды военных; наполненная мутными чувствами, такими… будто парфюмер слил в одну тару все, что у него оставалось в лавке, и ждал, пока какой-то из ароматов перекроет менее стойкие, легкие. Роберт был слаб в своем отрицании действительности. Реальность захватывает ворохом событий, заставляет смотреть на жизнь, но все так спешат в будущее. Тайное, закрытое, никому не нужное, ведь кто знает, будет ли оно. Роберт знал – будет, если он выбросит эти чертовы мысли из своей головы.

Выстрелы. Тихие удары гильз о каменную брусчатку. Крики. А затем тишина. Роберт, крепко сжимая в руке камень, поспешил на улицу. Он осторожно выглянул из-за угла. Сердце бешено колотилось, но внутри что-то щелкнуло, и страх отступил. Роберт щурил глаза, внимательно осматривая каменный мост и полуразваленные дома. Несколько трупов – военные. По темно-синей форме было понятно, что откуда-то с запада. Но кто их поймет… свои или чужие…

Роберт со всей дури бросил камень. Тот взлетел вверх, а затем рухнул на землю, громко стуча по мостовой. Ожидание. Ничего не произошло. Пусто. Осталось несколько шагов. Еще один, еще… Они лежали лицом вниз. От остывающих тел растекались небольшие мутные лужи. Кровь смешалась с уличной грязью. Роберт осторожно вытащил из ослабевшей хватки пистолет. Без патронов. У второго военного оказался небольшой мешок с звенящими пулями. Роберт не думал. Он машинально отцепил его и поспешил обратно. Пока никто не заметил. Пока ничего не произошло.

Холодный металл разъедал кожу. Роберту так казалось. Он чувствовал, как убитые души касались его ладоней своими тонкими пальцами, пытались схватить покрепче, пробраться чуть выше, вонзить свои когти в его сердце, сжать его. Скрип двери. Роберт машинально навел дуло на невысокую фигуру.

– Черт тебя подери, Ани!

В висках пульсировала кровь, Роберта обдало жаром. Невыносимо. Тревожно. Он не думал, что делал. Это рефлексы. То, что он так часто видел на улицах. То, как не должно быть. И все-таки опустил оружие, спрятал его в карман. Оно для перестраховки, чтобы их путешествие в Тальвиль не стало путевкой в один конец.

– Прости… Я… нагрела воду.

Он смотрел на ее бледное лицо, на растрепанные волосы, которые едва закрывали подбородок. Тонкая шея, искусанные губы и пронзительный взгляд. Черные, будто пережаренный кофе, глаза отражали его переживания. Смотрели слишком понимающе, слишком… Без жалости. Ани скрылась за дверью.

Когда он сказал, что они уходят, Аннетт лишь кивнула. Бледную кожу тронуло холодное безразличие. Смирение. Такое же, как и у него: пустое, с глухим почти не слышным криком и горьким привкусом. Оно и верно. Все равно куда идти, если ты потерял свой дом, свою землю под ногами.

– Ты возьмешь вон ту сумку.

– Пустую?

– Да, пустую. Если хочешь, можешь бросить в нее несколько опавших листьев.

– Зачем? – Ани щурила глаза.

– Говорят, плохая примета, когда женщина переходит дорогу с пустой сумкой, – и Роберт рассмеялся.

Аннетт закатила глаза, но, улыбаясь, взяла в руку свою ношу. Какая разница, что это значит?

После четвертого звонка в дверь Роберт зло вздохнул, достал из духовки плюшки, закрыл их марлей и, даже не набросив пальто, поднялся наверх.

– Добрый вечер!

На пороге стоял посыльный. Невысокую фигуру в черном пальто сильно замело.

– Два письма для пекарни и письмо Аннетт Батлер, но под личную роспись. Могли бы вы ее позвать?

– Нет. Она болеет, – Роб нахмурился и поежился от холода.

– Тут всего подпись поставить, миссис Нордман просила лично в руки.

– Вы думаете, что человек с температурой, который не встает с постели, должен выйти в холод, чтобы поставить формальную подпись о получении? Занесете в другой раз.

Он забрал письма для пекарни. Заказы, конечно… Но так заранее? Они ушли на выходные, примерно на четыре дня или до приезда Коула и Молли.

Посыльный замялся, вздохнул и протянул Роберту карандаш с бумагой.

– Поставьте подпись, думаю, ничего страшного. Вы же передадите письмо?

– Разумеется, – на этот раз ответ прозвучал мягче.

– Понимаю, что формальности, но это работа, – посыльный пожал плечами и протянул конверт.

– Хорошего вечера! И благодарю за понимание.

Роберт коротко кивнул, после чего поспешил закрыть дверь и спуститься. Он продрог и злился сам на себя за то, что не оделся, прежде чем выйти.

Миссис Нордман просила приготовить два лимонных пирога, один яблочный, три буханки черного хлеба и две небольших банки сухарей. Виселты, как обычно, заказывали хлеб: три кирпича ржаного, один бородинского и два белого. Роб отложил письма на полку, где Молли хранила блокноты и заказы. Осталось письмо для Аннетт. Запечатанное поверх клейкой ленты печатью Нордманов. Столько перестраховок… Он насторожился, но открывать не стал. Обещал передать – передаст. Тем более что Ани часто бывала в гостях и в основном только она и приносила пожилой женщине заказы. Краем уха он слышал, как девушки обсуждали предложение поработать сиделкой по выходным, но Молли советовала не соглашаться, аргументируя тем, что Ани нужен отдых. И в этом он оставался с ней солидарен.