Молоко с кровью - Люко Дашвар

– В ставке, – словно плевался. Ноги в тазике помоет, на постель упадет.

– Степочка… А я сорочку новую купила… Пусть, думаю, муженек на мне ее разорвет! – Татьянка под Степкин бок подкатится, прижмется, искоса на мужа глазками стрельнет.

– Устал я, – знай свое гнет. И через минуту храпит уже.

У Татьянки тогда даже горбатый нос краснел от обиды, но сообразила: нельзя на второй день после свадьбы на мужа жаловаться, лучше дать ему время, пусть привыкнет к семейной жизни, полюбит вкусный ужин, горячую воду в тазу, тепло в доме, постель белоснежную, а потом уже и она свои права качать будет. Но немец никак не привыкал, знай ходил каждую ночь на ставки, возвращался хмурым, из глаз – беда. Где уж тут к нему с новой сорочкой подступаться?

Библиотекарша сердцем чуяла – что-то не то с мужем, и ничего с этой болью сердечной поделать не могла.

– Пойду с ним на ставок! – решила, дитя на руки – и к Нине Ивановне: – Мама, присмотри за Ларочкой.

Нина Ивановна – с радостью, потому что когда внучка в доме, так хоть «Добрый вечер», хоть без него, а Тарас Петрович на горилку и не взглянет. Только не для того дочка ребеночка родила, чтобы с его помощью Нина Ивановна своего Тараса пить отучала. Татьянкина мать вспомнила о педагогическом образовании и строго спросила:

– Как это? Малышке еще и двух месяцев нет, а ты уже куда-то намылилась? Когда ты такой была, я тебя и на минуту не оставляла.

– На пару часов всего! Я ж не на всю жизнь тебе свою кроху отдаю! – отчаянно, потому что некуда больше библиотекарше за помощью бежать, да и не доверит никому, кроме матери, свое дитя.

Нина Ивановна на время забыла о педагогическом образовании и протянула к внучке руки.

– А иди к бабе, мое солнышко! Баба тебе сейчас сказочку расскажет…

– Мама! Какая сказочка?! – махнула рукой, мол, делайте уже, что хотите, и побежала.

Вовремя успела. Неутомимое солнце как раз покрасило красным край неба и покатилось работать на другие земли. На Ракитное опустилась ночь. Огонь в хатах задувает, курам спать велит, листвой в кронах деревьев шелестит, словно по ракитнянским вишням-черешням быстрые мыши шмыгают. Пыль на улицах – и та спать улеглась. Тихо. Татьянка добежала до своей хаты, глянула на Орысину – вроде тихо, лампы не светят, по двору никто не толчется.

«Так Маруська ж на новую улицу съехала», – вспомнила и все равно не успокоилась. В дом вскочила, на стул около дивана глянула – не возвращался еще муж с работы, потому что привычку завел, из тракторной бригады вернувшись, робу на стул бросить и обязательно в чистое переодеться.

«Не возвращался еще!» – подумала уже радостно. Крутанулась – губы красной помадой накрасила, платье бы красивое надеть или еще чего-нибудь… И вспомнила про намысто красное коралловое, которое Маруся ей на свадьбу подарила. Отчего-то не любил Степа, когда библиотекарша к тому намысту тянулась, а ведь оно, если приглядеться внимательно, совсем на Марусино не похоже, – и кораллы помельче, и бусинки неровные, такой формы неуверенной, словно недообработанные.

– Надену! – решила. Только кораллы на шею повесила – и немец домой.

Устал вусмерть. Кто бы и хотел его уколоть, что день зазря прошел, так и тот бы не посмел – лицо в мазуте, глаза сна просят, руки дрожат – так около тех тракторов натрудился. На жену глянул.

– А что это ты, Татьяна, вырядилась?

– Да ничего! Тебя встречаю, родненький, – так ласково, аж само в уши льется.

Оглянулся немец – не хватает чего-то.

– А… ребенок где? – понял, что не слышит ни плача детского, ни сопенья сладкого.

– У мамы оставила. Очень уж просилась с внучкой побыть.

– Пусть бы сама и пришла, – удивился и говорит: – Давай скорее ужин, потому что еще минута – и ложку до рта не донесу.

За миг управилась – на стол скатерть, на скатерть тарелки – гречка с котлетами, огурчики с помидорчиками, чеснока зубчик, потому что любит…

Степка гречку в ложку набрал, до рта донес и замер.

– А зачем ты намысто натянула? – наконец заметил на жениной шее мелкие кораллы.

– Чтоб тебе нравиться, – отвечает осторожно. А вдруг лупанет той ложкой по тарелке, подскочит – и из хаты. Татьянка не догонит, и не потому, что бегать разучилась, нет, просто ей тогда – в другую сторону, к маме за дочкой.

– Сними. И так нравишься, – промолвил немец устало, кашу быстро съел, огурцом хрустнул, и показалось жене, от усталости упадет сей же миг без задних ног и уснет.

Немец тяжело поднялся, очки на носу поправил, рыжий чуб ладонью примял.

– Пойду…

– Куда?

– На ставки… Да ты не тревожься, быстро вернусь.

– Степочка, ты ж на себя посмотри – устал, аж дух из тебя выходит. Ложись уже, родненький. Отдохни… Завтра вставать ни свет ни заря, – уговаривает, а сама уже и посуду со стола прибрала, скатерть сложила.

– Належусь еще… – И из хаты.

Татьянка за ним. Под руку взяла и чешет вместе с немцем к калитке.

– С тобой пойду.

У немца чуть «Пегас» изо рта не выпал.

– Какого черта?

– Вот ты не понимаешь, – так же ласково. – Мама говорит – а ей «Заслуженного учителя» дали, – что у мужа и жены должны быть общие интересы. Тогда и семья крепкой будет.

На улицу вышли. Немец тоскливым взглядом улицу вымел – хоть бы где огонек.

– Что ж твоя мама с отцом на пару каждый день к хряку в загончик на экскурсию не бегает? – говорит.

– Не трогай моих родителей, – едва не сорвалась Татьянка, но сдержалась, дальше ведет: – А я вот подумала – муж родной рыбалку любит, а я, как курица, в хате вожусь, вместо того чтобы с ним вместе… укреплять… семью.

– Так уже б и ребенка с собой тянула! – раздраженные нотки послышались Татьянке в мужнином голосе.

– А я, Степочка, полчасика только с тобой у ставка посижу, к плечу твоему прильну, как рыбка… И за Ларочкой к маме побегу. Ты со ставка домой вернешься, а мы уже тебя ждем. И я, и Ларочка…

Немец смущенно высвободил руку, в которую намертво вцепилась библиотекарша, наконец закурил «Пегас» и ответил:

– Не нужна ты мне на ставке. За дочкой иди. Дома встретимся.

Степка пошел тихой ракитнянской улицей. Впереди – Орысина хата под большим кустом сиреневым, дальше до конца улицы и в степь – ставки.

Библиотекарша плелась за мужем, утирала слезу и бросала ему в спину:

– А ловить на что будешь? Где твои удочки?

– На ставке припрятаны, – отвечал, не оборачиваясь.

– Увидеть хочу. За тобой пойду!

Остановился, к Татьянке обернулся.

– Иди лучше домой, баба, потому что я хоть и терпеливый, но могу и между глаз врезать.