Лукавый Шаолинь - Алина Воронина

Больше всего люблю этот переход между зимой и весной. Когда снег сошел, птицы поют, но еще нет растений и листьев на деревьях. Тогда я ощущаю всю полноту жизни и ее сладость. Но чтобы познать свой Шаолинь, надо пройти через поэзию одиночество.

Сначала мы с Ершом перепрыгивали с одного сухого места на другое. Затем присели на влажное бревнышко плечом к плечу. Сиреневый весенний закат. Музыка лесных духов. Дым костров и шорох крон деревьев.

— Ради этого стоит жить, — тихо проговорил сталкер. — Даже если поутри сейчас смотрят нам в спину.

— Да… Здесь сама жизнь, а в заброшках — смерть.

— Или псевдожизнь. Недострои. Эти выкидыши постиндустриального общества…

— Я бы хотела жить в лесу в деревянном доме с флюгером, купаться в озере, слушать пение скворцов и колдовать. Полюбить мужчину и родить трех детей.

— Странно, что ты стала урбантрипщиком. С такими-то мечтами.

— Конечно. Это вообще последнее, чем я думала заниматься в жизни. А как ты пришел в движение?

— Мой путь был долгим, — сталкер вздохнул, но не грустно, а скорее мечтательно. — Вообще-то я хотел заниматься музыкой, ходил в походы. Исполнял бардовские песни — Высоцкого, Визбора. Но макушки елей в темноте не очень-то меня вдохновляли. Сочинял всякий бред, например:

Мне стихи понравились. Да меня бы и учебник матанализа в стихах привел в восторг, если б его сочинил Ёрш.

— Потрясающе. Не думала, что ты — поэт.

— Сталкер не может быть поэтом. Наша стихия — одиночество, заброшки, подземные ходы и смерть, — торжественно сказал Ёрш. — Но я понял, что мне нужны источники вдохновения. И перепробовал почти все: спорт, легкие наркотики, алкоголь, экстрим. Но не было того прилива, когда забываешь обо всем и занимаешься творчеством.

Однажды я шел с работы, на душе — тяжело. Перспектив стать выдающимся музыкантом, как твоя подружка Эля, — ноль. Эх, Элиза действительно гениальна. Жаль, что не туда свернула. В руке у меня была бутылка пива. Домой идти не хотелось, наткнулся на старый-престарый дом. Его уже строители разбирали. Залез. Выпил немного, и накрыло. Стал думать о людях, которые здесь жили. Не поверишь, портреты еще висели, игрушки, одежда какая-то. Я всей кожей ощутил присутствие. Тех, кого нет…

Он замолчал.

— А потом что было?

— А потом я написал песню «Лейся, пиво», собрал группу «Интер» и стал урбантрипщиком.

— Круто! Вы — отличный коллектив.

— Да, хоть и не обладаем врожденным талантом, как у Эли. И музыкальным образованием не отягощены. Но играем неплохо.

Он пожал мне руку и улыбнулся так открыто, что мое сердце перестало биться.

Мы еще несколько минут молчали, вслушиваясь в звуки леса.

— Пойдем, — Ёрш подал мне руку. — Уже темнеет.

— Нет, я хочу увидеть ночь Бельтейна.

— Отлично, только не замерзни.

И мы двинулись дальше, вглубь леса, с наслаждением трогая кору деревьев.

А потом стало совсем темно. Но я знала Веренский Заповедный лес, как свои пять пальцев. И Ёрш был рядом. Мне мучительно захотелось, чтобы он опять взял меня за руку, но этого не происходило.

Так мы и шли в темноте, радуясь весне. Вдруг мелькнула какая-то тень.

— Что это? — я сразу же прижалась к сталкеру.

— Не бойся, это поутри. Я же говорил, что они смотрят нам в спину. Чувствую этих тварей.

— Но мы же находимся в разрешенной части леса! Их территории — к северу. А что ты знаешь про этих… гномов?

— Ходят легенды, и я им склонен доверять, про поутри — исконных обитателей Верены. Когда пришли первые переселенцы из Центральной России — пахарь, строитель и аптекарь, с ними заключили договор. Люди обещали построить церкви с серебряными куполами, а также хранить покой на вверенных землях. Красноглазые карлики ушли в леса, псоглавцы — в подземелья, а ведьмы растворились среди населения. Ассимилировались. Потом и светлые зоны появились. Жаль, что сейчас они уменьшаются с каждым годом. А все потому, что люди нарушили договоренности о мире и согласии. Создали Краснокрестецк, связанный с вооружением. И, как теперь выяснилось, затопили целый город. Так и образовались отрицательные эгрегоры — места темной и страшной силы. Хотя, наверное, тень тебе всего лишь показалась.

А потом лес внезапно загудел. Или даже завыл, как брошенный пес.

— Что-то меня пугает эта ночь Бельтейна. Дай руку, Иней. Идем отсюда подобру, поздорову.

И мы пошли, почти прижавшись друг к другу. А я впервые в жизни поняла, что не знаю, где нахожусь. Это сам Бельтейн играл с нами, проверяя на прочность. Я вдруг подумала о смерти и поняла, что лучше уж умереть здесь, чем в каком-нибудь заброшенном доме.

Мы ускорили шаг, а лес все гудел. Хорошо, что Ёрш держал меня за руку. И каким счастьем было увидеть впереди город! Даже такой странный, как наш. Мы зашли в первое же кафе, стоявшее рядом с лесом, и с удовольствием выпили белого вина.

Через окно виднелась железная дорога — граница между миром живых и царством духов. Лес казался совсем не страшным в этом теплом и светлом месте. Приятно было поглядывать на него и беседовать. Ёрш с воодушевлением рассказывал мне про бардов и походы, свои новые песни и чаепития у Асмодея. Мы старательно избегали всех тем, связанных с мистикой. Так и прошел Бельтейн, ночь, когда можно со всей ясностью ощутить полноту и красоту жизни.

А через месяц пришла пора отправляться в экспедицию. И началось странное. Татура звала, Татура приходила ко мне во снах. Я видела улицы затопленного города, церковь и жителей с грустными лицами. И не могла думать ни о чем, кроме него. И кроме малинового звона колоколов. Того звона, которого мы никогда уже не услышим. По ком же звонил этот колокол?

— Бывает, Татура поднимается из пучин, — рассказал Матвеевич. — Происходит это в засушливые годы. Обычно в августе. Тогда водохранилище мелеет, и можно увидеть остатки домов, мостовые и сохранившуюся церковь. Ту самую, которую построили в XVI веке. Ее несколько раз большевики пытались взорвать, да не получилось. Бог уберег. Так и стоит на дне. Иногда, во время схода воды, рыбаки подъезжают на лодке к показавшемуся серебряному куполу, крестятся и дотрагиваются до него рукой.

Считается, что человек, который увидел этот храм, получает спокойствие и радость в жизни, а также то, чего действительно хочет.