Пора уводить коней - Пер Петтерсон

* * *

На другой стороне реки мама Юна как раз уткнула лодку в берег рядом с отцовой, выпрыгнула и потащила ее повыше на берег, без этого ее снесло бы потоком вниз или на другую сторону, что было уж вовсе ни к чему, но человек в костюме нетерпеливо вскочил и, не подумав, стал выпрыгивать, пока она еще тащила. Вышло плохо. Она дернула трос, и мужчина упал головой о скамейку, потому что он не выставил в падении руки, а продолжал сжимать рюкзак. Она готова была разрыдаться.

— Черт возьми, можешь ты хоть что-нибудь сделать по-людски! — орала мама Юна, вряд ли до этого хоть раз в жизни говорившая бранное слово, она знала, что кричать нельзя, но ничего не могла с собой поделать, наконец она схватила его за полу пиджака и выволокла из лодки как пустой мешок. Выпрямившись, она увидела и услышала на той стороне, прямо напротив, мотоцикл, и отец мой тоже услышал его и выскочил из сарая рядом с избушкой, потому что он сразу понял, что дело швах. Внизу дорожки он увидел маму Юна в шапке и варежках и незнакомого мужчину в костюме на четвереньках рядом с лодкой, а на той стороне мотоцикл, который остановился прямо у последнего осыпавшегося камнями и щебнем спуска к воде.

— Вставай! — кричала мама Юна в ухо незнакомцу, и он старался как мог, а мама тянула его за пиджак, а мальчик в немецкой форме кричал: «Halt!», и неужели он правда добавил просительно «ну пожалуйста»? Франц говорит — да, он сам слышал, как солдатик молоденький кричал «bitte, bitte». Во всяком случае, он и бежавший следом патрульный остановились, зайдя в воду. Было слишком холодно, слишком глубоко, если они бросятся вплавь, то на какое-то время станут беспомощными мишенями, и все равно выплывут на тот берег гораздо ниже по течению, не такому стремительному в это время года, но все же очень сильному. У них за спиной стрекотал мотоцикл и пыхтел как запыхавшийся зверь, и они сорвали с плеч автоматы, а отец крикнул:

— Беги!!!!!!! — и побежал сам, вниз к реке, петляя как заяц между широкими стволами деревьев, которые никто в тот год не рубил и не сплавлял, и тут солдаты на той стороне открыли огонь. Сперва предупредительный выстрел поверх голов этих двоих, что так медленно карабкались прочь от лодки. Они услышали, как пули ударяют в стволы, выбивая щепки, с особенным звуком, который она никогда не забудет, рассказывала мама Юна потом. Ничто никогда не пугало ее так, как этот звук, этот стон елок, но тут немцы взялись палить всерьез и первым же выстрелом достали человека с рюкзаком. Черный костюм на белом снегу был отличной мишенью. Он выронил рюкзак, упал ничком в снег и сказал так тихо, что мама Юна едва расслышала:

— Э-э-эх. Так я и знал.

И заскользил вниз по взгорку к лодке, мимо нависшей над водой кривой сосной, и остановился, только когда один ботинок съехал в воду. Они попали в него еще раз, и больше он ничего не говорил.

Мой отец уже был за сосной прямо напротив матери Юна.

— Бери рюкзак и беги сюда! — крикнул он. И она схватила синей варежкой серый рюкзак, пригнулась и кинулась на голос, и то ли потому, что раньше они никого не убивали, или потому, что она женщина, но два солдатика сбавили огонь. Теперь они стреляли, в основном чтобы попугать, и мама Юна спокойно добежала до отца и дальше вместе с ним в избушку. Здесь они схватили припрятанные отцом документы и еще кое-что важное. В окно они видели, как через луг на той стороне летят две машины, из них выпрыгивают солдаты и бегут к реке. Отец туго затянул рюкзак и обвязал его белой простыней. Потом они вылезли в окно с задней стороны и в белом нижнем белье моего отца, натянутом поверх всего, практически рука в руке сбежали в Швецию.

Солнце уплыло дальше, в синей кухне стало не так светло, и кофе в моей чашке остыл.

— Почему ты рассказываешь мне все это, когда отец и словом не обмолвился? — спросил я.

— Потому что он попросил меня рассказать тебе. Когда представится случай. Вот и представился.

Пока мы с Ларсом возились с березой, незаметно похолодало, солнце спряталось, задул ветер. Плотные серые облака затягивают небо ватным одеялом, синяя полоска отъезжает все дальше к утесу на востоке и наконец пропадает. У нас перекур, мы распрямляем затекшие спины и старательно делаем вид, что нам не больно. Это не так легко, мне приходится с силой нажимать рукой на поясницу, чтобы более-менее распрямиться, на некоторое время мы с Ларсом отворачиваемся друг от дружки и смотрим каждый в свою сторону леса. Потом он скручивает папироску, прислоняется к двери сарая и неторопливо закуривает. Мне вспоминается, какое это наслаждение — после тяжелой физической работы покурить с тем или с теми, с кем вместе трудились, и впервые за много лет я чувствую, что мне этого не хватает. Я перевожу взгляд на гору чурбаков, наваленную в том месте, где вот только лежала береза. Ларс глядит туда же.

— Неплохо, — говорит он спокойно и улыбается. — Половину сделали.

Даже Лира с Покером утомились. Они лежат рядышком на крыльце и тяжело дышат. Пилы выключены. Тишина. И вдруг — снег. Время час дня. Я гляжу в небо.

— Черт, — говорю я громко.

Ларс вслед за мной поднимает взгляд.

— Не ляжет, — говорит он. — Слишком рано, земля еще не остыла.

— Наверняка нет, — говорю я, — но все равно как-то тревожно. Сам не знаю отчего.

— Боишься, тебя снегом от мира отрежет?

— Да, — говорю я и чувствую, что краснею. — И это тоже.

— Тогда тебе надо найти кого-то, кто будет вместо тебя чистить двор и дорогу. У меня уговор с Ослиеном, у которого хутор выше по дороге. Он готов чистить в любое время. Выручает меня уже несколько лет. И ему это недолго, только что из дому выехать. Всего делов — потрюхать со скребком вниз по дороге и вернуться назад. Четверть часа от силы.

— У-у, — отвечаю я, прокашливаюсь и продолжаю: — Я звонил ему вчера, из будки у магазина. Он сказал: хорошо, семьдесят пять крон за раз. Ты ему столько же платишь?

— Да, — говорит Ларс. — Ну вот, за это можешь не бояться. Эта зима устроится. Ну, — продолжает он почти зловеще, запрокидывает голову и смотрит на небо, — извольте, сыпьте что у вас там. — И улыбается плотоядно. — Продолжим?

Я чувствую, как заражаюсь его настроем, мне хочется разделаться с березой. Но меня удивляет и пугает эта внезапная зависимость, что мне требуется участие другого человека, чтобы взяться за такую простую неотложную работу. Времени у меня навалом. Но что-то во мне меняется, я сам меняюсь, из человека, которого я знал до донца и мог слепо на него полагаться, которого дорожившие мной звали мальчиком в золотых штанах, потому что стоило мне сунуть руку в карман, как появлялись россыпи блестящих золотых монет, я превращаюсь в кого-то другого, кого я значительно хуже знаю и, например, не имею представления о том, что звенит у него в кармане. И теперь мне интересно, как долго уже тянется этот процесс превращения. Три года, возможно.

— Конечно, — говорю я. — Добьем ее.

Потом я приглашаю его к себе. Как иначе после всего, что он для меня сделал? Мы сложили в сарае здоровущие штабеля березовых дров, рядом со старыми, из пересохшей ели, двор чист, остался только огромный комель, который мы решили завтра прицепить цепью и вывезти машиной. Но на сегодня хватит. Снег валит густой, но землю не покрывает. По крайней мере, пока. Мы устали, проголодались и очень хотим кофе. Я опасаюсь, разумно ли я поступил, так впрягшись в работу после того, что было утром, хотя чувствую себя нормально, только спина болит, но с ней вечная беда, нет, похоже, я просто устал очень, но не мог же я смотреть, как Ларс в одиночку будет наводить порядок на моем дворе.