Дай умереть другим - Сергей Донской

– Ты тоже.

В кухню попытался протиснуться взъерошенный Костечкин, замотанный в одеяло. Заметив его, Алан переместился таким образом, чтобы заградить ему путь. Пришлось Костечкину топтаться в коридорчике, где все его участие заключалось лишь в частом пошмыгивании носом.

– Самое большее, что я могу тебе дать, дед, это три дня, – прозвучало в трубке.

Громов покачал головой:

– Суток, парень. Речь идет о сутках, состоящих из двадцати четырех часов. Всего получается семьдесят два.

– Годится, математик хренов. Лишь бы ты баксы не хуже подсчитывал, чем время. Оно, кстати, пошло. Тик-так, тик-так. – На другом конце провода засмеялись, злорадно, многообещающе.

Громов бросил взгляд на часы:

– Сегодня у нас вторник, пять часов утра. Будете выходить со мной на связь ежедневно – возможно, я раздобуду деньги раньше срока. Номер моего мобильника 8-050-323-68-70. Повторить?

– Нет необходимости, – засмеялся собеседник. – У меня запоминалка на слова и цифры надрочена.

– Тогда разговор закончен, – сказал Громов и нажал кнопку отбоя.

– Ты с ума сошел! – закричала Ленка, вскочившая с табурета. – А если бандитам не понравится, как ты с ними обращаешься?

– Для них главное заполучить бабки.

Громов тоже поднялся, обведя присутствующих взглядом. Его глаза предостерегали от лишних вопросов. Алан, открывший было, рот, захлопнул его вновь. Собиравшийся что-то сказать Костечкин натужно закашлялся. Ленка, правда, униматься не собиралась, но ей помешало приглушенное мурлыканье телефона: мр-р-р… мр-р-р…

Ее первым побуждением было схватить трубку, положенную Громовым, но он покачал головой:

– Это мобильник. Лейтенант, не в службу, а в дружбу… Принеси, пожалуйста, мою куртку.

– Сейчас. – Костечкин, едва не потеряв по пути одеяло, смотался в прихожую и протянул Громову его кожанку, заливающуюся мелодичным перезвоном.

В трубке прозвучал уже знакомый голос:

– Проверка связи, дед.

– Все? – буркнул Громов.

– Да нет, не все. Мы тут перекалякали между собой и решили: мало тебе веры. Пусть кто-нибудь из пацанкиных родителей подпряжется. В смысле, поживет у нас, пока дела вариться будут.

– Это исключено.

– Хорош права качать, дед. – Голос приобрел металлическую окраску. – Я сказал, ты слышал. Через полчаса перезвоню, а вы там у себя пока порешайте, кто к нам в гости конкретно намылится. Молодой папа или молодая мама, это нам без разницы, хотя, конечно, мам мы уважаем больше. – Смех. – Время и место встречи назначим позже. Ни то ни другое, как ты сам понимаешь, изменить нельзя, ха-ха… Все, будь здоров дед, не кашляй.

Зазвучали короткие гудки отбоя. Громов поднял глаза на жену и зятя, застывших в немом ожидании. Ленкины глаза лихорадочно блестели. Алан был бледнее обычного. Им надо было что-то сказать. Но что? Как? На ум приходило слишком мало подходящих слов. А те, которые приходили, упорно не желали произноситься вслух.

На помощь пришел верный Костечкин, держащийся на заднем плане в своем шерстяном коконе. Заметив борьбу чувств на лице Громова, он предположил:

– Что, эти гады какие-то новые условия выдвинули?

– Да, папа? – быстро спросила Ленка.

Алан тоже открыл рот, но пока ограничился тем, что судорожно зевнул.

Когда промолчавший Громов направился в гостиную, все дружно посторонились, пропуская его вперед, а затем гурьбой последовали за ним. При этом Алан обогнал Костечкина и оттеснил его в хвост процессии. Если бы этих двоих оставили наедине друг с другом на достаточно долгое время, одному из них пришлось бы несладко. Громов даже знал, кому именно. Ему пока не довелось видеть Костечкина в драке, но вряд ли молоденький милиционер орудовал кулаками сноровистее, чем своим мелкокалиберным пистолетом.

Какой здравомыслящий мужчина захочет расхаживать в присутствии дамы своего сердца закутанным в одеяло, словно какой-нибудь придурок из психиатрической лечебницы? Только сложенной треугольником подушки на голове не хватает для сходства с очередным Наполеоном. Но и без этой детали ощущаешь себя шутом гороховым и пугалом в одном лице.

Пока Костечкин забирал с лоджии свои влажные трусы, пока натягивал их в соседней комнате и облачался в выданные ему одежки с чужого плеча, он, кажется, пропустил самое главное. Возвратившись в гостиную, лейтенант почувствовал напряжение, сгустившееся здесь, как предгрозовая атмосфера. Ленка без конца перебирала собственные пальцы и делала это с таким остервенением, словно намеревалась вывихнуть их все поочередно. На гладкой физиономии Алана читалось выражение крайнего беспокойства. Его руки перестали удерживаться в скрещенном положении на груди, а беспрестанно искали себе занятие, то теребя штаны, то поправляя майку. Поза, в которой Алан сидел на диване, была какой угодно, только не расслабленной.

– Слыхал, что придумали эти подонки? – обратился он к Костечкину. Молчать ему было невмоготу. Хотелось высказать свое негодование, поделиться тревогой. Алан озабоченно цокнул языком: – Они решили, что одной заложницы им мало. Теперь вот Ленку впридачу затребовали.

– Не совсем так, – негромко произнес Громов. – Бандиты предоставили вам право выбора. Им безразлично, кто присоединится к Анечке: мать или отец.

– Выбор-то очевиден, – отмахнулся Алан. – От мужчины, оставшегося на свободе, пользы неизмеримо больше, чем от напуганной женщины. Но добровольно отпустить жену к бандитам… – Он скорбно покачал головой. – Для меня это как серпом… как ножом по сердцу!

У Костечкина потемнело в глазах, словно он внезапно потерял еще одну порцию крови.

– Интересно, где ты увидел здесь напуганную женщину? – спросил он. – В зеркале?

Алан выпучил глаза:

– Ну ты, остряк! Попридержи язык, пока я тебя за порог не выставил.

– Ты бы лучше свою крутость перед бандитами демонстрировал. Что, слабо?

Громов внимательно посмотрел на вскипевшего Алана, на напружинившегося Костечкина и нахмурился. Ленка оставила свои пальцы в покое и вскинула голову.

– Заткнитесь вы, оба! – прикрикнула она. – О чем тут спорить? Мне идти, это же ясно как божий день.

– Но почему? – возмутился Костечкин. – Олег Николаевич! – Его взгляд, устремленный на Громова, был полон негодования. Мол, как вы можете отмалчиваться, когда у вас на глазах творится такая вопиющая несправедливость?!

Громов неохотно разжал губы:

– В таких вопросах каждый решает сам за себя, Андрюша. Вот они и решили.

– Анечке будет лучше со мной, разве не понятно? – перебила его Ленка. – И мне тоже будет лучше, если я буду находиться рядом с ней. Я не перенесу трех суток неизвестности! Вот пусть мой дорогой муженек остается и дожидается нас дома. У него это лучше получается. – Она прищурилась. – Спит, как сурок, ест за троих. Позавидовать можно.