Инес души моей - Исабель Альенде

Педро де Вальдивия возмужал среди шума войны и ничего не знал о любви, но, когда она пришла, он был готов принять ее. Он поднял меня на руки и в четыре больших шага отнес на кровать, куда мы повалились как подкошенные, он сверху меня, целуя и покусывая, пока рывками освобождал свое тело от дублета, панталон, сапог, чулок, отчаянно и с напором юноши. Я позволила ему делать все, что ему хотелось, давая возможность отвести душу. Сколько времени он провел без женщины? Я прижала его к груди и чувствовала биение его сердца, его животный жар, его мужской запах. Педро многому предстояло научиться, но спешить было некуда: в нашем распоряжении была вся оставшаяся жизнь, а я была хорошим учителем, — за это, по крайней мере, я была благодарна Хуану де Малаге. Как только Педро понял, что за закрытыми дверьми спальни заправляю я и что в этом нет ничего позорного для него, он с радостью стал повиноваться мне. На это понадобилось некоторое время — часа, скажем, четыре или пять, — потому что он полагал, что повиноваться — дело самки, а доминировать — самца; это он видел в животном мире, и этому научила его война, но не напрасно Хуан де Малага столько лет обучал меня понимать собственное тело и тело мужчины. Я вовсе не хочу сказать, что все мужчины одинаковы, но они достаточно похожи, и немного интуиции достаточно, чтобы любая женщина могла доставить удовольствие любому мужчине. В обратную сторону не совсем так. Немногие мужчины умеют удовлетворить женщину, и еще меньше тех, кто заинтересован в этом. У Педро хватило ума оставить свою шпагу за дверью и покориться мне. Подробности этой первой ночи не так уж и важны; достаточно сказать, что мы оба открыли для себя настоящую любовь, потому что до тех пор ни разу не переживали слияния души и тела. Мои отношения с Хуаном были сугубо телесными, а его с Мариной — исключительно духовными. В наших с ним отношениях соединилось и то и другое.

Вальдивия оставался в моем доме два дня. Все это время ставни не открывались, никто не пек пирожков, индианки ходили по дому на цыпочках, а нищих кормила Каталина — маисовым супом. Нам эта чудесная женщина приносила вино и еду в постель. Кроме того, она приготовила большой кувшин с горячей водой, чтобы мы помылись — перуанский обычай, которому она меня научила. Как все испанцы, Педро считал, что принимать ванны опасно, что это ослабляет легкие и приводит к разжижению крови, но я убедила его в том, что это не так, ведь перуанские индейцы моются ежедневно, но ни у кого из них не размягчились легкие и кровь не стала водянистой.

Эти дни пролетели на одном дыхании: мы рассказывали друг другу о своем прошлом и любили друг друга в каком-то огненном вихре. Нам все казалось, что мы отдаемся недостаточно, мы безумно желали раствориться один в другом и умереть: «Ах, Педро!», «Ах, Инес!». Мы вместе падали с небес на землю и оставались лежать, переплетя ноги и руки, обессилевшие, влажные от пота, и разговаривали шепотом. Потом желание появлялось снова, еще более сильное, зарождаясь где-то между влажных простыней. Запах мужчины — мужчина пахнет железом, вином и конями — сливался с запахом женщины — женщина пахнет кухней, дымом и морем — в общий аромат, единственный и незабываемый, дыхание джунглей, наваристый бульон. Мы научились вместе возноситься на небеса и стонать от одного удара кнутом, застывая где-то на краю смерти и в конце концов падая в глубокое забытье. Мы засыпали, а затем снова просыпались, готовые заново начать любовные игры. Так продолжалось до зари третьего дня, когда нас разбудили крики петухов и запах свежего хлеба. Тогда Педро, изменившись в лице, попросил свою одежду и шпагу.

О, как цепка память! Память не оставляет меня в покое, наполняя голову образами, словами, болью и любовью. Мне кажется, что я заново переживаю уже единожды прожитое. Писать эту историю мне непросто, но не потому, что вспоминать тяжело, а потому, что трудно медленной рукой записывать на бумаге быстро мелькающие воспоминания. Почерк у меня, несмотря на все старания Гонсалеса де Мармолехо, никогда хорошим не был, а теперь и вовсе почти нечитаемый. Мне нужно поторапливаться, ведь недели летят, а мне нужно рассказать еще многое. Я устаю. Перо рвет бумагу и ставит кляксы. Эта работа слишком трудна для меня. Почему я не отступаюсь от нее? Те, кто меня хорошо знал, уже мертвы, и только ты, Исабель, представляешь себе, кто я такая, но твое представление искажено любовью и тем, что ты считаешь себя в неоплатном долгу передо мной. Ты мне ничем не обязана, я тебе говорила это уже тысячу раз. Это я в долгу перед тобой, потому что твое появление удовлетворило мою самую глубокую потребность — быть матерью. Ты мне подруга и наперсница, единственный человек, который знает мои тайны, даже те, которыми я из стыда не делилась с твоим отцом. Мы с тобой отлично ладим, у тебя отличное чувство юмора, и мы часто смеемся вместе тем женским смехом, который рождается из чувства сообщничества. Я очень благодарна тебе за то, что ты со своими детьми поселилась здесь, несмотря на то что твой собственный дом всего в паре кварталов отсюда. Ты говоришь, что тебе нужна компания, пока твой муж где-то воюет, как раньше воевал мой, но я в это объяснение не верю. На самом деле ты просто боишься, как бы я не умерла одна в этом огромном вдовьем доме, который очень скоро отойдет тебе вместе с моими земельными угодьями.

Мне нравится видеть тебя богатой женщиной; я могу спокойно отправляться в мир иной, ведь я точно исполнила обещание позаботиться о тебе, данное твоему отцу, когда он впервые привел тебя в мой дом. Тогда я была еще любовницей Педро де Вальдивии, но это не помешало мне принять тебя с распростертыми объятьями. В те времена Сантьяго уже оправился от ран, нанесенных первым нападением индейцев, мы распрощались с нищетой и гордились нашим «городом», хотя пока что это был не город, а скорее деревушка. Благодаря своим заслугам и безупречному характеру Родриго де Кирога стал любимым капитаном Педро де Вальдивии и моим лучшим другом. Я знала, что он влюблен в меня: женщины всегда знают такие вещи, даже если мужчина не выдает себя ни единым жестом или словом. Сам Родриго не мог признаться в этом даже самому себе из верности Вальдивии, своему командиру и другу. Наверное, я тоже его любила — любить двух мужчин одновременно возможно, — но, чтобы не подвергать риску честь и жизнь Родриго, я таила это чувство. Впрочем, сейчас не самое лучшее время рассказывать об этом — пусть останется на потом.

Есть вещи, о которых мне не случалось тебе рассказывать, потому что я была слишком занята ежедневными заботами, и если я теперь не напишу о них, то унесу с собой в могилу. Хотя мне очень хочется быть точной, я многое опустила. Мне пришлось выбрать только самое важное, но я уверена, что я не погрешила против истины. Это история обо мне и об одном мужчине, доне Педро де Вальдивии, героические подвиги которого скрупулезно изложены в хрониках и останутся там запечатлены до скончания времен. Но я знаю о нем то, чего история никогда не сможет проверить: чего он боялся и как любил.

Отношения с Педро де Вальдивией сильно изменили меня. Я не могла жить без него: один-единственный день без встречи с ним — и меня начинало лихорадить, провести одну ночь без его объятий — все равно что вынести страшную пытку. Поначалу это было даже не любовью, а слепой неукротимой страстью, которую он, по счастью, разделял, потому что иначе я бы лишилась рассудка. Позже, когда мы вместе стали преодолевать превратности судьбы, страсть уступила место любви. Я восхищалась им настолько же, насколько желала его: его энергия меня совершенно обезоруживала, меня пленяли его храбрость и идеализм. Вальдивия пользовался своим авторитетом без всякого жеманства, одним своим присутствием заставляя повиноваться себе. Это была внушительная, даже необоримая личность, но наедине со мной он менялся. В постели он был мой: он отдавался мне без сопротивления, как юноша отдается первой любви. Хотя он привык к грубости войны, был нетерпелив и беспокоен, мы могли посвящать целые дни досугу, изучению друг друга, рассказам подробностей из своей жизни, таким поспешным, как будто жить нам оставалось не больше недели. Я считала дни и часы, проведенные вместе, — это были мои сокровища. Педро подсчитывал объятия и поцелуи. Удивительно, что ни одного из нас тогда не пугала эта страсть, которая сегодня, когда я смотрю на нее с расстояния пережитого времени и ненависти, кажется давящей.